Вряд ли найдете вы в такие дни гражданина, который бы хоть на минуту не задержался со вздохом: да, хороша все-таки наша среднеатлантическая осень! Даже и те молодые люди, что по утрам выходят на паркинг лот, одной рукой пия кофе, а другой разговаривая по сотовому телефону, даже и они, поставив кружку на крышу машины, чтобы отомкнуть последнюю, вякнут мимоходом в адрес осени «хороша!» и только уж потом нырнут внутрь и гибкою рукою заберут с крыши своего быстроходного седалища дымящийся напиток.
Бодрость вселяет в тебя осень, пока идешь по кампусу к своему театру, бодрость и очищение от скверны. Творя метаморфозы, осень и сама нередко преображается. Вчера еще казалось, что ей конец, уж космы злобные арктических ведьм хлестали по мирным улицам, уж выла в вентиляторе сила позора и тоски, ан наутро блаженная осень возобновляется, и с нею вместе возобновляются личности, казалось бы уже до основания разрушенные.
Вот каковы наши среднеатлантические осени, возблагодарим же Единого Господа Нашего за это благо, дарованное равно и иудею, и католику, и мормону, и православному, и мусульманину, да и поклоннику Ваала, чье присутствие в зоне Большого Вашингтона не вызывает сомнений.
Таким вот утром шествовал АЯ на свой семинар по биомеханике. Сначала плелся изможденно после вчерашнего, потом ноги пошли веселее и легкие вздохнули глубже, как будто приобщившись к бронхиальным пучкам университетских дерев. Он оживал после вчерашнего гнусного пип-шоу с собственным участием, этого секс-кича, приправленного кагэбятиной. Тут посетила возрожденческая мысль: ты часть природы все-таки, и, хоть прошел ты пору цветения, совсем не обязательно до срока впадать в гниль. Иди теперь прямо на кафедру археологии. Смири свою гордыню. Ищи Нору без наигранной беспечности, не бойся выказать живых чувств, пусть это будет даже трагедия. Встретившись с Норой, не проявляй секса, отвлекись от своего неуемного пениса, бухайся в ноги, обними ее туфли, положи свой нос меж двух ее туфлей, попроси помощи. У кого еще тебе просить помощи, если не у своей Беатриче?
На кафедре археологии пили кофе и ели кейк: отмечался день рождения секретарши Фран. Царило легкое возбуждение, часто вызываемое избытком сладкого. Каждому приходящему предлагали ломтик пирога со всем радушием, свойственным вирджинским женщинам; не сочтите за каламбур, любезные острословы. «Режиссер-в-резиденции» не без удовольствия выпил кофе и отъел от кейка, напомнившего ему самого близкого человека из всех когда-либо живших и живущих вокруг, бабушку Ирину. При всей отдаленности арбатских пирогов от вирджинских у них все-таки были общие корни в Страсбурге. Если я не прав, пусть меня поправят – так звучит излюбленная фраза советского отрочества, при помощи которой многие нерадивцы смогли избежать заслуженного наказания.
Все присутствующие дамы сказали ему, какая это приятная неожиданность увидеть на их скромном торжестве звезду нашего театра доктора Корбаха. Многие в университете величали его доктором Корбахом, и ему всякий раз хотелось ответить на земский манер: «Покажите язык!» Ему удалось отвести в сторону виновницу торжества сухопарую шотландку Фран, о которой Нора в унисон со всем департаментом говорила: «На нее всегда можно положиться». Они остановились в углу под плакатом, изображающим стомиллионнолетнюю окаменелость, что волею стихий оказалась похожей на египетскую игрушку всего лишь шеститысячелетней давности. По замыслу авторов плаката сравнение этих двух цифр должно было что-то сказать человеческому уму и сердцу.
Александр Яковлевич и в этот раз не потянул на трагедию. Напротив, начал лепетать что-то несуразное: «Прошу прощения, Фран, за вторжение на ваш праздник, но я, видите ли, ищу Нору Мансур. Мне пришлось тут довольно долго путешествовать, и я потерял ее след, а тут как раз приехал из Лондона наш общий друг, и ему нужен ее совет по важному научному вопросу». С давних пор АЯ знал, что секретарши любят, когда их посвящают в подробности, даже фальшивые. «А разве вы не знаете, доктор Корбах? – начала было Фран, но доктор Корбах тут поправил ее: „Саша, плиз“. – Да, Саша, спасибо. Послушайте, Саша, ведь Нора третьего дня уехала в Ирак. Она там собирается присоединиться к экспедиции Лилиенманна. Как? Вы не знали об этом? Саша, вы побледнели! Примите аспирин!»
Эти американцы, думал он, все больше бледнея, верят в свой аспирин как в панацею.
Фран, добрая душа, взяв его за запястье как бы ненароком, а на самом деле, похоже, подсчитывая его пульс, продолжала делиться информацией. У Норы начался двухгодичный академический отпуск, sabbatical. Сколько времени она будет в Ираке? Думаю, не меньше трех месяцев, но потом она, кажется, хочет составить свою собственную команду. Во всяком случае, Фран отправляла за ее подписью немало писем по этому поводу. Вы, конечно, понимаете, Саша, с ее именем теперь для нее все двери открыты. Все только и мечтают увидеть Нору Мансур. Соседи Фран не могут поверить, что она еженедельно пила кофе с Норой в преподавательском клубе. Конечно, мы все будем по ней скучать. И вы, как я вижу, тоже. Что поделаешь, Саша, наши профессора нередко ведут жизнь бродяг. Насколько я понимаю, речь идет о серии серьезных раскопок на пересечении караванных путей. Иными словами… «Иными словами, она надолго уехала», – тихо сказал он.
Уехала, не сказав мне ни слова. О’кей, это моя вина, Фран, но это так грустно, Фран, невыносимо печально, когда кончается часть твоей жизни и все подвергается размельчению, как устаревшая почта, Фран.
На этот раз трагизм явно отразился на его лице. Фран сжимала на груди сухие кулачки. Живая опера разыгрывалась на ее глазах и с ее участием. Если Саша хочет, она попытается найти какие-то каналы для связи с Норой. Во всяком случае, она будет иметь его в виду, если Нора позвонит, что вполне вероятно, хотя бы потому, что несколько ее студентов остались incomplete.[177]
Чем больше невинности, тем сильнее жалит. Все присутствующие дамы давно уже только делали вид, что увлечены тортом. На самом деле они, чуть ли не задыхаясь, внимали драматическому разговору в углу не очень-то большой комнаты. Спасибо, Фран, мне ничего не нужно. У вас большое сердце, но, увы, даже оно не может мне помочь. Как русские говорят: что было, то прошло. Поздравляю вас с днем рождения. Он пошел прочь, но оглянулся с порога. Все дамы, потрясенные, смотрели ему вслед: такое телевидение без телевизора! За ними на стене пылала мрачным огнем окаменелость, которая под влиянием неизвестного процесса сто миллионов лет назад приняла форму всадника на лошадке. Я, кажется, опять сшутовал, и, если это так, нет мне никакого прощения. Махнув рукой даже и на эту мысль, он покинул главку, да и она тут же ушла с экрана лэптопа.
9. Как я могу, когда просто не могу?
Принимать ли нам всерьез угрозы Саламанки? Без сомнения, она или кто-нибудь из них видели его семью на Гаити. Снимок сыновей постоянно лежит теперь перед ним то ли как средоточие любви, то ли как напоминание о шантаже. Однако Анисья ведь тоже не лыком шита. Большинство нашей аудитории, должно быть, помнит, как она осуществляла некоторую щекотливую миссию в начале книги. Трудно как-то себе представить, что она переселилась на экзотический остров без комитетского «добро».
Это в теории, в реальности может получиться гнусная неразбериха: один сектор опекает госпожу Шапоманже, а другой шантажирует Корбаха жизнью его сыновей. С помощью своей отборной пизды они выворачивают ему стержень. Скажут, вероятность мала, дескать, комитет уже не тот, что во времена Эфрона, Меркатора, Сикейроса, Эйтингена, Судоплатова и прочих их оголтелых убийц. А не увеличились ли нынче подобные вероятности? Саламанка ведь и сама может шмальнуть, с ее бешенством матки.
Да и вообще, какое может быть искусство, когда партия так на тебя наезжает, думал Корбах. В Москве она считала «Шутов» хоть и строптивыми, но своими, подкожными. Играла в солидность, устраивала инспекции, заседания всяких реперткомов, выносила резолюции. Теперь, когда она причислила меня к своим прямым врагам, в ход могут пойти «плащ и кинжал», прямая бандитская провокация. Ну что, в конце концов, я теряю, мучается несчастный наш артист. И так все потеряно. Потерял любовь, ради которой жил, хоть и не рассчитывал найти. Жалеть теперь о каком-то фильме? А о чем же еще мне жалеть теперь, как не о работе, о блаженном «поливе» и о последующей тихой оркестровке? Как я могу не жалеть о потере, может быть, последнего шанса сказать свое слово? Признайся себе, что, даже и прислуживая в «Колониал паркинг», ты рассчитывал на этот шанс, жаждал чуда, когда придут и скажут: Саша, давай, покажи нам свою эстетику. В этом мировом искусстве, где все пробздето то идеологией, то коммерцией, артистический шанс выпадает реже, чем джек-пот в Атлантик-сити. Вот Андрей под занавес смог одолеть обоих монстров – и восточного, и западного. Я не прощу себе, если выпаду из обоймы.
