Мама смотрит на меня, и ее взгляд наполняется любовью и счастьем.

– Верно, и тебе тоже суждено далеко пойти в будущем. Ладно, поехали. Нужно убедиться, что твои братья еще не сровняли наш дом с землей.

– Можно я поиграю в свою игру?

Мама смеется:

– Конечно, когда закончишь с делами по дому.

– Я не могу, – признается Шон, глядя на грунтовую дорогу.

Мои братья покинули это место один за другим, но по очереди возвращались сюда ко мне, пока я был мал и не мог последовать их примеру. Каждый из них пошел на жертвы, чтобы защитить меня. Джейкоб на год отложил поступление в колледж, чтобы Шон мог спокойно играть в бейсбол, не оставляя меня одного с отцом слишком часто. После отъезда Джейкоба Шон стал брать меня с собой на игры. Деклан тоже уехал в колледж, но каждое лето возвращался, чтобы защищать меня от отцовских кулаков. Ему, кажется, сейчас особенно не по себе, хотя он самый решительный из нас.

– Что мы знаем о стрелах? – выдавливает он, и я закрываю глаза.

Мама. Что бы она подумала о нас теперь? Поняла бы, почему мы все покинули это место? Видела ли она тот ад, через который нам пришлось пройти из-за отца?

Джейкоб отвечает:

– Стоит удалить часть оперения, и стрела начнет изгибаться и менять курс, поэтому важно держаться вместе.

– Мама была бы разочарована в нас, – вздыхает Деклан. – Ни жен, ни детей, одна лишь работа за душой.

– Мы есть друг у друга, – напоминаю я. – И всегда были. Именно этого она и хотела.

Деклан задумчиво смотрит в окно.

– Она хотела для нас большего…

– Да, но учитывая то, как мы росли, тяжеловато было обрести это большее.

Голос Джейкоба звучит тихо и печально:

– Мы заключили соглашение. Не вступать в брак, не заводить детей и никогда не использовать кулаки, чтобы выпустить злость. Она бы поняла. Она бы хотела, чтобы мы держались друг друга и не закончили как он.

Может, это и так. Бог свидетель – мы старались. Мне нравится думать, что мама действительно наблюдает за нами, видела все, что происходило, и понимает, что у ее мальчиков была причина поступить именно так. Хоть я и знал ее не так долго, как братья, но уверен, что она бы отнеслась к нашему желанию защитить других с уважением. В нас течет кровь отца, а значит, мы могли унаследовать не самые лучшие его качества.

Из нас четверых самые близкие отношения с мамой были у Шона. Он так и не простил себя за ту ночь, когда она умерла.

– Поезжай, братишка. Нам пора двигаться дальше, – подбадривает его Деклан.

Шон бьет рукой по рулю и трогается, продолжая путь в ад. Никто из нас больше не говорит.

Глядя в окно, я понимаю, что не могу удержать в голове мысли, не могу облечь их в слова. Все здесь – часть моих воспоминаний.

Вот забор вдоль дороги, на котором мы с братьями любили сидеть, наблюдая за коровами и мечтая о том дне, когда сбежим отсюда.

По левую сторону я замечаю дерево, к которому мы прибили самодельную лестницу из обрезков, чтобы забираться по ней и прятаться в ветвях, обретая тем самым ложное чувство безопасности. Там нас папа никогда не мог достать. Он всегда был слишком пьян, чтобы преодолеть больше двух ступенек.

Справа видна площадка для стрельбы из лука, где мы часами представляли себя каким-нибудь Робин Гудом или другими известными героями. Так и слышу, как мы спорим, чей выстрел был лучше, хотя знаем, конечно же, что Шон нас всех переплюнул. Этот засранец всегда был в лучшей форме и превосходил нас в меткости.

И вот в поле зрения появляется то, что когда-то я считал своим домом.

– Как будто, на хрен, в прошлое вернулись, – комментирует Деклан. – Ничего не поменялось.

Он прав. Дом все такой же: два этажа и большая круговая веранда с качелями. Белая краска потускнела и местами осыпалась, на одном из окон отсутствуют черные ставни, на другом они есть, но болтаются.

Я прочищаю горло.

– Только теперь это гребаный клоповник.

– Думаю, что старик ни разу палец о палец не ударил после нашего ухода, – говорит один из братьев за моей спиной.

Нам явно не продать этот дом за те деньги, которых он стоит. Хотя на самом деле он никогда и не был предметом мечтаний, а вот земля – да. Нам принадлежит больше трехсот акров[6] лучших пастбищ в Пенсильвании. Здесь протекает извилистый ручей, растет лучшая трава для коров, не говоря уже про живописный вид, который радует глаз.

– Ну а как бы он это сделал? – фыркает Деклан. – При нем не осталось никого, кто бы мог разгребать проблемы, пока он надирается в стельку.

Я киваю, чувствуя, как меня накрывает новой волной злости на отца. Уж мог хотя бы за фермой проследить.

– А с животными что? – спрашивает Шон.

– Нужно провести полную инвентаризацию и понять, во что мы ввязываемся, – предлагаю я.

Братья соглашаются, и мы распределяем обязанности. Пришло время узнать, что еще он успел разрушить.

Ферма превратилась в сущий бедлам, только и твержу я себе. Это просто кошмар наяву. Отец ни за чем не следил: в рабочем состоянии осталось разве что оборудование для молочного производства – с его помощью он добывал деньги на выпивку.

Даже пастбища он запустил. Придется нехило так потрудиться, чтобы привести здесь все в порядок и потом продать за те деньги, что мы планировали.

Я иду по полю вдоль левого берега ручья, где я обычно прятался.

Мне было десять, когда отец впервые допился до вспышки агрессии, и Деклан, защищая нас, взял удар на себя. Тогда я не понимал до конца, что происходит, но слушался любимого брата, который велел нам уходить.

Я бежал. Бежал так резво, что не знал, смогу ли остановиться. Бежал, пока легкие не начало жечь от недостатка воздуха. Остановился лишь тогда, когда нашел место, где, как мне думалось, меня никто не найдет, потому что в глазах Деклана перед этим я увидел нечто новое – страх.

И вот я стою здесь, на берегу ручья, и смотрю на площадку, которую соорудил в кроне дерева и где впоследствии проводил многие дни и ночи, прячась от того ада, что творился дома.

Что за гребаный кошмар.

Меньше всего я хочу находиться именно здесь, хотя больше мне не от чего прятаться. Теперь я не тот испуганный мальчишка, да и в доме больше не прячутся чудовища. И все же я не могу не чувствовать, как внутри меня все переворачивается от одного присутствия здесь.

Я вслушиваюсь в журчание ручья, которое когда-то убаюкивало меня, и размышляю о том, как же красива эта земля. Взгляд сам собой цепляется за пышную зелень и темно-розовое закатное солнце, которое подсвечивает облака и делает их похожими на сладкую вату. Я закрываю глаза и поднимаю лицо к небу, наслаждаясь тишиной.

Но потом сверху раздается некий глухой звук, который моментально возвращает меня в реальность. Я осматриваюсь, пытаясь понять, что это было.

Слышится всхлип.

– Есть тут кто? – выкрикиваю я.

На мой вопрос никто не отзывается, но наверху явно что-то происходит. Кто-то возится и шаркает ногами. Скорее всего, ребенок – вряд ли взрослый человек стал бы там прятаться.

– Ау? Я знаю, что ты наверху. Не надо меня бояться.

Еще одно небольшое движение в ветках, а затем крик, полный боли.

Больше я не жду и забираюсь вверх по дереву, используя ступеньки, с которыми мне когда-то помогли братья.

– Я поднимаюсь. Не бойся, – сообщаю я, не желая, чтобы сидящий наверху в панике свалился с дерева.

Добираюсь до площадки и вижу маленькую девочку, забившуюся в угол. Она смотрит на меня широко раскрытыми от страха глазами. Ей, кажется, примерно столько же лет, сколько было мне, когда я впервые сюда залез. Но не то чтобы я много общался с детьми, так что понятия не имею, сколько ей на самом деле. Зато не понаслышке знаю все о тревоге и слезах, что ручьями бегут по ее лицу. Когда-то и я сидел здесь в таком же состоянии.