— Ты что такое? — пробормотала я, переключившись на Арахну. Дрон перешёл в режим исследования. Сканеры заработали на полную мощность. Температура, давление, посторонние предметы. Ничего. Моё тело оставалось на Иштар, но мыслительные процессы сконцентрировались на дроне.

И вдруг это Нечто перешло в наступление: напало на дрон, как вирус, и разорвало мою с ним связь. Я активировала защитный режим, но Арахна уже не слушалась. Через долю секунду она, подхваченная венерианским ветром, устремилась вниз.

В череп воткнулась невидимая отвёртка. Я схватилась руками за голову. Мозг не умеет трактовать сигналы от нейрочипов и дронов. Он надевает на них привычные ощущения, как платья на манекен. То, что я ощущала, было незнакомым и болезненным. Тело скрючилось от боли.

Я/КЭЦ теряла высоту. Раскалённый воздух хлестал жаростойкий корпус дрона. Внутренности горели, а электроника ломалась от резкого перепада давления.

Высокотехнологичное тело не слушалось, и я/КЭЦ падала с венерианского неба сквозь толщу ядовитых облаков.

Я вырвалась из повреждённого тела и бросилась к Шаманке. Боль скручивала внутренности. Половина сознания погрузилась во тьму. Обычными глазами я видела станцию и обычными барабанными перепонками слышала Сукарно. Но всё моё расширенное сознание обернулось расширенной тьмой, полной ужаса и безнадёги. Я съёжилась на полу станции Иштар, и меня вырвало.

«Где вы? — мысленный крик в пустоту и тьму. — Тесла? Арахна? КЭЦ? Отзовитесь!»

Ничего. Как будто в темноте отчаянно шаришь руками в поисках выключателя, но только хватаешь пальцами пустоту.

— Сиди смирно, — приказала Сукарно.

— Что произошло?

— У нас нарушено сообщение с Нох Эк, — мрачно сказала Сукарно. — Все каналы пусты. Другие лаборатории тоже не откликаются. Я медленно осознавала смысл слов начальницы.

— Никто не отвечает?

— Нет.

— Это у нас проблема или у них? Сукарно?

Начальница исчезла. «Должно быть, — подумала я, — ушла в другой отсек».

Мне понадобилось десять секунд, чтобы собраться с силами. Это как в горах. Если долго сидеть и думать, какого лешего ты полез на Эльбрус в межсезонье, тебя никто никогда не найдёт. Надо двигаться, надо идти, пока не выйдешь на тропу.

Расширенная тьма на краю сознания тянула меня назад, как мощный селевой поток, но я вырвалась из него, сделала глубокий вдох, и ужас ненадолго, но отступил.

Сукарно вновь стояла сбоку от меня.

— Ладно, — сказала я. — Мы же покорители Венеры, идём туда, где не ступала нога человека и всё такое прочее. Загрузи данные в нейрочипы. Будем есть космического единорога по ходу поступления.

— Джами, твои чипы вышли из строя.

Секунду я смотрела на Сукарно. А потом начала ругаться. По-балкарски, по-русски и по-карачаевски, как ругалась моя родня дома в Кавказских горах.

Чипы это не зуб вырвать. Тут надо в нейрологию на год ложиться. На Земле, родимой. Пока удалят, пока реабилитируют. А сколько мозгу привыкать жить без цифровых протезов? Сколько восстанавливать старые нейронные связи? Сколько учиться функционировать как нормальный человек?

— Погоди, — я прислушалась к ощущениям.

Нейрочипы, с повреждениями, всё ещё работали. Я потеряла связь с дронами, но получала сообщения о неполадках с других станций.

— Уже идёт процесс распада, — отрезала Сукарно. — Их придётся удалить. Мне очень жаль.

«Жаль ей, конечно», — горько подумала я.

Чипы невозможно восстановить. Это как с генной терапией. Либо делаешь, либо нет. А сначала жить с чипами, потом без них, а затем снова с ними нельзя. Нервная система не выдержит нагрузки. Я видела в нейротерапии людей, кому ставили чипы в подпольных клиниках. Слепые со здоровыми глазами, парализованные с функционирующей ЦНС. И никаких шансов на восстановление.

Потому что нечего восстанавливать.

Придётся вернуться в родное Приэльбрусье, изнывающее от глобального потепления. Где если не селевые потоки с гор, так наводнение. Снова клиника, снова год под присмотром нейрохирургов и психотерапевтов. А вся моя семья будет бурчать, что, мол, они же мне говорили, зачем на себе опыты ставила, чего хотела добиться.

И я буду с ними согласна. И буду вспоминать, как жила без нейрочипов, без терапии, без таблеток. А потом вспоминать, как жила в космосе и летела сквозь венерианские облака. И у всех воспоминаний будет одно общее. У меня было будущее, а теперь его нет.

Сукарно материализовалась прямо передо мной.

— Связь скоро восстановится. Отправим тебя на Нох Эк, а там разберёшься с начальством.

— Что я там решу с начальством? — взорвалась я. — Я не инженер, не биолог, не эколог. Я оператор! Без чипов мне нет работы. Если думаешь, что я без них что-то в этой жизни умею, то ты меня переоцениваешь.

Я вышла в коридор и прислонилась лбом к иллюминатору. Висок болел, и я ковырнула тонкую полоску кожи, закрывающую щель в черепной коробке. Умирающий чип ощущался как посторонний предмет.

Пол ушёл из-под ног, и Иштар погрузилась в темноту. Я вцепилась в перегородку, но стоило зафиксировать тело, как новый удар перевернул станцию, и я снова оказалась в невесомости.

Иштар остановила вращение.

— Сукарно! — позвала я. — Где ты?

Меня скрутило от боли. То, что осталось от нейрочипов, горело огнём, а мозг не справлялся с перегрузкой. А я прекрасно знала, что бывает с теми, чья нервная система пускается в отрыв. И если я просто останусь прикованной к койке в вечном коматозном состоянии, буду считать, что мне повезло.

— Сукарно? Это ты? Призрачное присутствие коснулось сознания. Ткнуло меня, как ребёнок тыкает пальцем уличного котёнка.

— Кто здесь? — язык не слушался.

Снова «тычок», более смелый, более наглый. Меня изучали и рассматривали. Но не физическую оболочку, а нейронные связи.

Я зацепилась за лестницу. Впереди простирался тёмный и пустой коридор. До рубки было десять метров, но во тьме и невесомости — это шаг в подвал, где прячется чудовище из ночных кошмаров.

— Сукарно, — шёпотом позвала я.

Тишина.

Замигали индикаторы. Иштар стремительно теряла драгоценный воздух. И снова головная боль. И уже не отвёртка в виске, а дрель, лоботомия без анестезии.

Я оттолкнулась ногами от стены и оказалась в рубке. Заперла дверь, как если бы по Иштар бродило чудовище.

— Станция Нох Эк, как слышно? — я пристегнулась к креслу. — Говорит станция Иштар, у нас авария. Приём! Как слышно?

Никто не отзывался. Не реагировал космический город Дилбат. Лаборатории молчали, как если бы на орбите Венеры я осталась совсем одна.

Нужно связаться с центром управления на Луне. Сигнал туда идёт двадцать минут и обратно ещё столько же. Я не верила, что у нас с Сукарно были эти сорок минут, но попытаться стоило.

— Говорит станция Иштар, у нас серьёзная авария, — я переключила координаты. — Чан Э, приём! Говорит станция Иштар…

Тишина. Мёртвая, жуткая. Вся автоматика, все системы жизнеобеспечения, всё вышло из строя. Иштар стала пустой коробкой на орбите, остывающей и теряющей воздух.

Древний инстинкт кричал: «Беги, беги отсюда. Опасно, прячься!»

Ста лет космических исследований не хватало, чтобы подкорка мозга, мозг ящерицы, только и знающий, как спасать свою верхнюю часть эпителия, так и не уяснила — в космосе бежать некуда.

— Мне приснился шум дождя, — тихо бормотала я.— И шаги твои в тумане. Всё я помню, в небо уходя…

Станцию вновь сотряс грохот.

Тело не слушалось. Я чувствовала поверхность сидений и видела панель управления. Но я падала в бездну, где не было ничего.

И в этой пустоте я была не одна. Там, где ещё час назад работали нейрочипы, притаилось нечто из кошмаров. Иное. Чужое. Неописуемое.

— Что ты такое? — спросила я чёрную пустоту.

Пустота не отвечала. Но мне показалось, что из бездны на меня кто-то смотрит, изучает… Тьма заполнила оболочку нейрочипов и проникла в самую глубину мозга.

Я закричала и только через несколько секунд осознала, что передо мной стояла Сукарно.