Баринов был очень рад повидаться с Любочкой.

– Все такая же красавица, – по-русски, по-православному троекратно целуясь, говорил Баринов. – Ты как старое вино, с каждым годом все лучше и лучше.

– Ах, врун ты, Сашка, балабол и брехун, – весело отмахивалась Люба, – меня на телевидении молодые знаешь как зовут?

– Нет, не знаю.

– Мамой-Любой меня зовут, вот как, причем тридцатилетние режиссеры и продюсеры.

Не в любовники, а в сыновья записываются.

– Так ты займись инцестом, – смеясь, предложил Баринов. – Это даже еще интереснее.

– А ты, Сашка, что? Чем в Москве занимаешься? А ну, признавайся старый греховодник, сколько несовершеннолетних лолиток соблазнил?

– Лолита сама Гумберта соблазнила, так что это процесс взаимный, – отшучивался Баринов…

Ой, как хорошо!

Всегда они так сойдутся и на равных пикируются…

В этот раз Баринов приехал по многочисленным делам.

Его книга выходила в новом питерском издательстве, так что надо было встретиться с редактором. Потом с другого издательства надо было недоимки по старым гонорарам и процентам роялти получить, потом надо было похлопотать в Смольном за сына одного недавно умершего своего приятеля…

Ну и было одно дельце во Всеволожске…

Обещал он одной дрянной девчонке, Ланочке Самариной, заехать к ее маме и поговорить с ней, чтобы не очень та журилась на дочу свою беспутную.

– Люба, а как в этот Всеволожск, кроме как на такси, попасть можно? – спросил Баринов подругу юности, когда они с ней заканчивали обед в ресторане "Палкинъ".

– Во Всеволожск? – изумилась Мелик-Садальская. – А что ты там забыл? Неужели на фабрику, где "фордики" собирают?

– Да есть у меня одна протежейка, – смущенно признался Баринов, – настоящая хиппи, прям как из наших с тобою семидесятых.

– Что за протежейка, сознавайся, греховодник? – спросила Люба, выпуская ноздрями дым дорогой английской сигареты.

– Да, понимаешь, сунул я Бальзамову с канала NTV-R в его новое шоу одну деваху.

Познакомился с ней на улице Горького, в центре Москвы, деваха милостыню на еду просила…

– И у тебя на нее хрен в портках сразу вскочил, – хмыкнула Люба.

– Да ну тебя, жалко мне девчонку стало, – обиделся Баринов.

– Ну, дальше, дальше рассказывай, – приободряла Люба, – суд и присяжных интересуют все сексуальные подробности, как у Толстого в романе "Воскресенье".

Нехлюдова помнишь, старый греховодник?

– Да не было у нас с ней никакого секса, – заверил Баринов, – деваха из дому убежала, так ей на телевидение на шоу попасть хотелось. А у меня связи кой-какие есть, сама знаешь, так что не помочь? Я же самаритянин, я же бескорыстно.

– Знаем, знаем твое сексуальное бескорыстие, – хмыкнула Люба.

– Иди ты, – отмахнулся Баринов. – Дело-то минутное было. Всего-то Бальзамову позвонить…

– Какому такому Бальзамову? – напряглась Люба.

– Ну, режиссер такой есть в Останкино, продюсер известный.

– А зовут как?

– Дима его зовут, – ответил Баринов и, заметив прищуренные Любины глаза, спросил.

– А тебе чего?

– Да знала я одного Диму Бальзамова, он по отчеству случайно не Олегович? – туша сигарету, ответила Люба.

Пепельница с сигаретой мгновенно исчезла в руках ловкого официанта.

Баринов раскрыл визитницу, порылся, пожевал губами.

– Верно, Олегович… Бальзамов Дмитрий Олегович, продюсер и режиссер. Он твой ученик, что ли?

– Хуже, – ответила Люба, – несостоявшийся любовник и заноза в сердце стареющей дамы.

Посидели, помолчали.

– Прохвост он, твой Дима Бальзамов, – сказал вдруг Баринов, – первый на Москве прохвост и проститут.

– Значит, не меня одну он использовал, – хмыкнула Люба.

– Да, многое про него рассказывают, – покачал головою Баринов.

– А знаешь, я тебя во Всеволожск сама отвезу, – вызвалась вдруг Мелик-Садальская.

– У меня там дело найдется, покуда ты с мамой этой хиппи разговаривать будешь. А по дороге ты мне про Бальзамова расскажешь.

Мила Самарина всю жизнь жила во Всеволожске.

И все ее здесь знали, и про неё всё знали.

И про то, что окончила институт культуры имени Крупской, и что по линии комсомола попала сразу на руководящую должность – директрисой Всеволожского молодежного культурного центра на Котовом поле.

Тогда, в годы горбачевских перемен, гласности и перестройки, многие ей завидовали и сплетничали, дескать, молодая да красивая, понятно, за какие-такие способности в двадцать два года можно попасть на руководящую работу. Известное дело, дала Милка кому надо, вот и назначили ее.

Однако, если бы тогда спросить завистливых ворчунов, кому именно давала Милая Мила, чтобы получить директорскую должность, сплетники бы засмущались бы и никого конкретно не назвали. Дело в том, что из областного комитета поступила директива во Всеволожский горком – подобрать на должность директора МКЦ из молодых кадров комсомола. Вот и ткнули в кабинете секретаря Хвастова в ее фамилию. Милой Миле и давать никому не пришлось.

Но люди завистливы и охочи до всякой грязи. Особенно, когда речь идет о красивой молодой женщине.

Поэтому и наговаривали на Милую Милу, и пророчили ей скорое падение.

И как они, эти всеволожские сплетники, порадовались двойному скандалу, который восемнадцать лет назад разразился во Всеволожске! Сперва Милую Милу с треском сняли с должности директрисы МКЦ, да едва еще и под суд не отдали за какие-то бухгалтерские просчеты или злоупотребления. А потом Милая Мила родила, да без мужа! Поматросил ее режиссер с питерского телевидения, поматросил да и бросил с ребеночком. Позор-то какой!

А сперва-то, а сперва-то… И на машине с надписью "Телевидение" за Милой Милой приезжал, и назад ее заполночь привозил. И букеты дарил… Вся округа завидовала, какой видный женишок-то у Милой Милы.

Но был женишок, да сплыл.

Поговаривали, что его самого с питерского телевидения за какие-то грешки выгнали.

Жених сбёг, а Милка с животом осталась.

И не побоявшись сплетен и злых языков – родила.

Девчонку родила, Светланку-Ланку.

Личная жизнь у Милой Милы все-таки кое-какая была, несмотря на три работы и дочку…

Ну невозможно существовать совсем без личной жизни.

Были у нее редкие связи… Но был и постоянный любовник.

Старший офицер налоговой полиции из Питера, бывший Милой Милы одноклассник – Володя Лубянский.

Восемнадцать лет назад, когда Милую Милу снимали с должности директора МКЦ, Володя Лубянский, тогда еще капитан Всеволожкого ОБХСС, вел дело Милой Милы…

Вел его и закрыл за отсутствием состава…

Они потом часто с Володей, когда нежились в постели после жарких ласк, вспоминали те времена.

– А как ты меня чуть не посадил? Помнишь?

– Это не я тебя посадить хотел, а Красовский – секретаря Хвастова пёс.

– Вот сука этот Красовский!

– Точно, это он мне позвонил в отдел, велел вашу бухгалтерию изъять и нарыть что-нибудь такое, за что тебя посадить можно будет.

– Ну что же ты плохо рыл и не посадил меня?

– А времена такие настали, что горком закрылся и партию распустили. И зачем мне такие распоряжения бывших секретарей выполнять?

– А если бы партию не распустили, ты бы меня посадил?

– Ты уж не сердись, Мила, посадил бы, куда денешься? Посадил бы…

И Милая Мила делала вид, что обижается на своего любовника, и отворачивалась к стенке.

– А сам Красовский потом, кстати говоря, когда партию распустили, стал вместо тебя директором МКЦ…

– Ага…

– И принялся там такие поганки крутить, мама не горюй! Во все тяжкие пустился.

Он через этот МКЦ и подержанными машинами из Германии торговал, и компьютерами…

Только что детей и наркотики не продавал…

– А теперь он где? Его вроде посадили?

– Вроде да, но точно не знаю. Я же как раз в налоговую в Питер перешел, ты же знаешь…