– А откуда ты все это знаешь? – порою спрашивала изумленная Ланочка.

– Оттуда и знаю, – самодовольно хмыкала Надя, делая многозначительную мину, и тоном, позой и выражением лица как бы намекала на какое-то секретное знание, которым она в отличие от своих ровесниц располагала.

Да, Надя была самой интересной. Ее и парни все побаивались. Ну, не только потому что знали, кто у нее отец, и что случись какая-нибудь неприятность, можно будет и получить, так что мало не покажется. И родителям достаться сможет на орехи.

Уважали и по… Как бы это… По имущественному статусу, из-за богатства.

Но парни Надю не только за положение ее страшного папашки уважали.

И сама Надя умела за себя постоять.

Все на Котовом поле помнили тот случай, когда пьяные, обкуренные анашой цыгане забрели на школьную дискотеку, а Надя с Ланочкой учились тогда в девятом, и начали эти смуглые ребята к девочкам приставать.

Принялись руки распускать, выражаться.

И из парней с их школы никто тогда не вступился за девочек. Все цыган боялись.

Прямо оцепенение какое-то от страха напало на мальчишек из десятого и из одиннадцатого классов.

А Надя, когда ее за талию попытался обнять самый пьяный и самый наглый из непрошенных гостей, маникюрными ножницами этому "роме" по морде и в живот!

Кровищи было!

Тут сразу и скорая, и милиция.

Ну, и кабы не папаша – полковник, порезали бы потом цыгане Надю.

По-крайней мере, грозились подкараулить по дороге из школы..

Но папашка Надин ездил на стрелку с местным бароном, после чего цыганские пацаны за километр стали обходить дискотеку на Котовом…

Такой вот Надюха девчонкой была.

– И откуда ты про все такое знаешь? – спрашивала Ланочка, недоверчиво вскидывая красивые дуги бровей.

– Знаю, – бурчала Надя, – в Интернете нашла и прочитала.

Говорили подруги про все. И про кино, и про мобильные телефончики, и про модные тряпочки, и про Бритни с Дженнифер…

Но обо всем этом можно было поговорить с любой из Ланочкиных подружек. И суть разговора всегда была бы примерно одинаковой, не изменяющейся от перемены собеседницы.

Однако про одну вещь по-настоящему душевно можно было поговорить только с Надей.

Только Надя могла сказать про отношения с мужчинами так веско и так убедительно, что ей Ланочка сразу верила.

И Любочка Тимофеева, и Оленька Разбаш – тоже с удовольствием болтали о парнях и про все такое. Но их познания основывались на киношках и рассказах старших родственниц и подруг. То, что говорили про взрослые отношения Любочка с Оленькой, – звучало как-то по-детски. Словно девочки детсадовского возраста в песочнице играют в кухню и пластмассовыми ножиками режут нарванную на газоне травку, подражая маме и бабушке, готовящим обед…

А вот Надя говорила про взрослые отношения так, как будто ей было тридцать лет.

Так, как будто она уже замужем побывала.

– И откуда ты это знаешь? – спрашивала Лана.

– Знаю, – отвечала Надя.

– Дайте нам, пожалуйста, двадцать рублей! Нам очень нужно…

Эти две девчонки смотрели на него как на последнюю надежду.

Глаза, словно четыре габаритных огонька у двух тонущих на море судёнышек.

Спасите наши души.

Баринов давно знал это свойство своей внешности, из-за которого попрошайки всегда выделяли его из толпы, как самого доброго, что ли, самого покладистого, не способного не подать.

Он, и правда, никогда никому не отказывал. И даже нагло врущим наркоманкам, которые, сделав грустную гримаску, лгали, будто им не хватает на лекарство для ребенка. И его не разочаровывало и не обижало, если, получив из его рук мятую бумажку, врунья тут же сбрасывала с себя притворную грусть и радостно бежала к поджидавшему ее возле аптеки наркоману, поделиться удачей, мол, развела глупого лоха… Баринова это не обижало. Он рассуждал так: подав этим двум наркоманам, он избавил их от необходимости совершить какое-нибудь преступление. Ограбить слабую старушку, украсть, а то и убить… Он им дал денег и тем самым спас и их от греха, и бабульку какую-нибудь уберёг от удара по голове в темной подворотне.

Сейчас Баринов только что вышел из церкви.

Стоял вторую половину службы, литургию верных, и говорил с Богом про себя.

Ему было в чем покаяться.

Тяжелы грехи…

Ну…

И как тут не подать, если две пары таких глазок смотрят на тебя?

Лана никогда не решилась бы сама попросить.

Наверное, умирала бы с голоду, умирала бы в лихорадке без лекарств, но не перешагнула бы через свою природную стеснительность.

Это Надя, решительная в своей практичности, это она подошла к доброму дяденьке и стала рассказывать ему, что они в Москве остались без денег.

– А знаете, девочки, если собирать по двадцать рублей, вы так много не насобираете. Нарветесь еще на каких-нибудь проходимцев или злых людей, обидят вас, – сказал Баринов с улыбкой, раскрывая бумажник. – А давайте-ка лучше отведу я вас в хорошее кафе тут за углом, и мы вместе плотненько позавтракаем, а?

Девушки глядели на него с недоверием.

Особенно та, что обратилась к нему с речью о двадцати рублях.

– Вы, наверное, думаете, что пожилой мужчина хочет воспользоваться вашим бедственным положением и заманить вас куда-то? – Баринов с легкой усмешкой поглядел в недоверчивые глаза.

Две минуты шли до кафе с французским названием "Ren-dez-vouz".

– Я в этом кафе, бывает, завтракаю кофе с круассанами, – пояснял Баринов, пропуская девушек вперед в стеклянные двери.

Он все время без умолку говорил, чтобы не дать подружкам передумать и убежать.

Ему непременно хотелось накормить этих, по всей видимости, ночь не спавших и голодных девчушек.

– Неужто и взаправду из дому убежали? – спросил Баринов, когда девчонки с присущей их молодости голодной жадностью съели сразу по три турновера с мясом и шпинатом. Светленькая, которую звали Ланой, та еще сперва стеснялась, сдерживала желание проглотить турновер сразу целиком и, откусывая по чуть-чуть, все поглядывала на Баринова, а вдруг отнимут её турновер или отменят этот бесплатный праздник живота и скажут: "А мы вас разыграли, теперь платите денюжки!" – Так что? И вправду вы в бегах?

– Ага, правда, – с набитым ртом отвечала Надя и тут же, спохватившись, что сболтнула лишнего, добавила: – Но у нас с законом все в порядке, мы совершеннолетние, у нас и паспорта имеются.

– Боитесь, что я в милицию на вас пойду доносить, – вздохнул Баринов. – Не бойтесь, милые мои, я уже достиг такой стадии наполнения своей души грехами, что лишние мне уже ни к чему.

– Это как это так? – прихлебывая свой капуччино, поинтересовалась Надя.

– Душа человека – это сосуд…

– Сосут? – переспросила Надя и прыснула, прижав руку к груди и стрельнув глазками на подругу.

– Не сосут, а сосу-Д, – выделив последнюю букву, без злости и раздражения повторил Баринов.

За столиком на минуту воцарилось неловкое молчание.

– В общем, получается, вы как эти? Как хиппи что ли? – нарушил тишину нежданный благодетель.

– Как кто? – переспросила Надя.

– Как дети-цветы.

Баринов был слегка раздосадован, что отвечает ему только эта более бойкая девочка – Надя, ему очень хотелось разговорить скромницу Ланочку.

– В годы моего детства, – глядя именно на Лану, начал он, – в начале семидесятых годов прошлого века в Америке стало вдруг распространяться такое социальное бедствие, как массовый побег старшеклассников из родительских домов.

– И куда же это они бежали? – орудуя зубочисточкой, задорно спросила Надя.

Даже не одарив Надю взглядом, продолжая смотреть только на Ланочку, Баринов невозмутимо продолжил рассказ:

– Причем бежали старшеклассники из очень внешне благополучных домов с хорошим достатком, где у детей было всё – и гарантированное высшее образование, и телевизоры, и одежда, и мотоциклы, и всё-всё-всё, о чем бедные слои молодежи могли только мечтать.