Покуда – это было не моделью, а студнем.

Но Мэлс заказал эту работу и дал денег.

Приходилось выдумывать, вертеть-крутить, креативить.

К исходу второго вечера Савэлло, утомленный провинциальными ужимками Вали – Капельки и ее постоянными намеками на готовность к оральному сексу, в чем она, по скудоумию своему, видела верх либерализованного шарма и этакий гламурный стиль жизни, Савелло придумал-таки образ и сделал серию снимков…

А к утру Мэлсу привезли и текст песни с клавиром, цифровкой и даже с наигранной самим компоузером Сливой на его "Ямахе" фонограммой "минус один".

Мэлс послушал.

Ему понравилось.

– Все признаки хитовости присутствуют, – удовлетворенно кивнул он, – волоките эту маршанскую дурочку в студию и Лулушку-проститутку к ней в придачу. У нас осталось оплаченное время от Сташевского, будем записывать "Carton Babies".

– А эта маршанская Капля, она хоть петь-то может? – уже в машине на всякий случай поинтересовался помощник Мэлса – Коля Сигал (по паспорту Сигалёв).

– А меня не интересует, поет она там или нет, – отмахнулся Мэлс. – Лулушка будет петь, у нее голос и вообще музыкальное образование. Она вытянет, а там и подголоски наложим в студии, сессионных девок поназапишем. В первый раз, что ли?

– Так и на хера нам эта маршанская? – недоуменно хмыкнул Коля Сигал.

– А у маршанской, братец, у нее шарм эссенцированно блядский и какой-то особенно трагический при этом, как в поэзии серебряного века, понимаешь? – пояснил Мэлс, доставая серебряную пудреницу с кокаином.

– А-а-а! – изобразил понимание Коля Сигал. – Одна у нас петь будет, а другая -фэйсом торговать.

– Верно мыслишь, – кивнул Мэлс, звучно втягивая в ноздрю порцию на сто пятьдесят евро.

В студии Валя-Капелька была сперва даже разочарована.

Петь в комнатку за стеклом, где стояли микрофоны, прикрытые такими смешными круглыми занавесочками, – пошли ее напарница по группе Лулу и еще две девушки из так называемых студийных сессионисток. А ее – восходящую звезду московского MTV-шного гламура, как Валя себя уже представляла, – туда, в эту комнатку, отгороженную от аппаратной огромным толстым звуконепроницаемым стеклом, даже не пригласили.

В аппаратной, возле большого с кнопками и полосками фэйдеров стола, похожего на космический пульт управления звездолетом из фильма Джорджа Лукаса, расположились Мэлс, компоузер Слива и звукорежиссер Андрюша.

– А эта ядовитая у нас чё, совсем петь не будет? – спросил компоузер Слива, перехватив уже сорок пятый пламенный взгляд восходящей звезды московского гламура.

– А нах она как певица нужна, – вальяжно положив ноги на край дорогого пульта, ответил Мэлс. – Достаточно того, что Лулу с подпевками поёт, а эта будет визуальный имидж создавать, уж больно много в ней этого яду блядско-человечьего…

– Ну ты, Мэлс, даёшь! – ухмыльнулся звукорежиссер Андрюша. – Ты ее по Ламборозо подбирал, что ли?

– Ага, я ее вижу эдакой рафинированной сукой, – задумчиво сказал Мэлс.

– Героиня нашего времени, – хмыкнул Андрюша.

– Героиня от слова героин, – вставил компоузер Слива.

– Я ее отдам Бальзамову в раскрутку, он мне должен, – продолжил Мэлс. – Пристрою в какое-нибудь модное телешоу. Только сперва месяц с небольшим клип "Carton Babies" в жесткой ротации на MTV покрутим, а потом я ее к Бальзамову на шоу засуну, пускай пипл от нее потащится.

– Бальзамов? – хмыкнул Андрюша. – Он же проститут.

– А мне-то какая разница, – лениво отозвался Мэлс. – То, что он проститут, мне в нашем бизнесе не мешает.

Андрюша тем временем произвел какие-то манипуляции и, обернувшись к компоузеру Сливе, сказал:

– Можно послушать, вот первый тэйк.

Андрюша вбросил фэйдер, и большая аппаратная наполнилась звуком.

Послушать не в наушниках, а на контрольных колонках "Ямаха" выбрались из студии и девчонки-сессионистки.

Мэлс слушал бесстрастно.

Компоузер Слива слегка морщился от ненужных на его взгляд музыкальных акцентов и кривил своё смешное усатое лицо.

Андрюша убрал фэйдер.

– Ну как? – спросил он, поглядев по очереди на Мэлса и Сливу.

– Мне не очень, – с сомнением сказал Слива. – Лулушка хрипит, а надо бы чистенький детский голосок.

– Про яд? – усмехнулся Андрюша.

– Надо какого-то реального яду в рефрене подлить, – нарушил молчание Мэлс, – надо усилить…

И продюсер вдруг обернулся к Вале Макрушкиной:

– Иди-ка ты, девочка, в студию, спой нам с этого места: "Мой яд, яд моей любви, он втекает в тебя". Слова запомнила?

В глубине Валиного тельца, там, где у хороших девочек обитает душа, все перевернулось.

– Я? Я спеть? – переспросила она.

– Давай-давай, иди в студию, надевай уши и становись к микрофону. И как фонограмму услышишь, следи за моим пальцем, – сказал Андрюша.

Сама не своя Валя вошла в студию.

Тяжелая толстенная дверь с резиновыми уплотнителями по периметру тихо затворилась за новородившейся певицей.

Валя надела наушники.

Встала перед микрофоном, перед которым до нее стояла такая опытная Лулу.

В огромное окно, которое изнутри оказалось слегка тонированным, Валя видела пульт и трех мужчин – ее теперешних хозяев. Мэлса, Сливу и Андрюшу.

– Сейчас первый раз прогоним. Ты пропой, как получится, и ничего не бойся, – сказал Андрюша в свой микрофон.

Он приподнял пальчик, чтобы Валя вся обратилась во внимание, вбросил фэйдер, и Валя-Капелька услыхала в наушниках чистую-чистую и очень громкую музыку только что сделанной записи с Лулу и девочками из подпевки.

Андрюша снова приподнял пальчик и, кивнув Вале, вбросил еще один фэйдер.

Над головою Вали тут же загорелось красное табло "микрофон включен".

– Яд, мой яд, яд, мой яд… – пели девушки в наушниках.

И тут оба, и Слива и Андрюша, махнули Вале из-за тонированного окна.

Валя зажмурила глаза, прижала ладошками наушники и запела:

– Мой яд, мой яд, мой яд, в тебя его впускаю я сквозь жало…

Как закончилась музыка, как погасло красное табло, Валя даже и не помнила.

Ее била дрожь, одновременно было и зябко, и жарко.

Мэлс со Сливой переглядывались и что-то живо обсуждали.

Из-за тонированного толстого стекла Валя не слышала ни слова, но ей было жутко интересно.

Как?

Как она спела?

Она вытягивала шею и вглядывалась в лица своих хозяев.

– Сейчас я пущу минусовку, и в рефрене ты опять спой. Но попробуй как будто шепотом, с придыханием, как будто ты колдунья и заколдовываешь, как будто заклинание говоришь, поняла? – по громкой связи в свой микрофон скомандовал Андрюша.

Снова загорелось табло, и в наушниках заиграла музыка.

– Мой яд, мой яд, за каплей каплю пускаю я в тебя мою любовь… – то ли от страха, то ли от страсти зажмурив глаза, пела Валя.

– Ну, неплохо, – пожав плечами, подытожил Мэлс.

– Отлично! – воскликнул Андрюша. – Уж я-то сделаю конфетку, мама родная потом не узнает!

– Ничего-ничего для первого раза, – согласился Слива.

В тот самый день Валя окончательно стала Каплей.

Каплей яда.

А через три дня, когда Андрюша Новожилов окончательно свел все дорожки в один звуковой файл, сделав для радио готовую бомбу, Мэлс повез Валю-Каплю на студию записывать видео-клип.

Отдельно надо сказать про отношения Вали-Капли с Лулу.

По идее, обе девочки должны были составлять единое целое в группе "Carton Babies"…

Но Валя изначально ревновала Лулу к Мэлсу.

И Лулу отвечала новоявленной выскочке тем же.

Перед тем, как начался чёс по клубам, Люла – именно так прозвала Валя свою напарницу по группе и соперницу – разбила Вале нос. А Валя подбила Люле глаз и раскровянила губу.

Разодрались в гримерке.

Сперва, в лимузине, который для имиджевых понтов на время раскрутки нового хита Мэлс нанял для своих "картонок", Люла стала задираться.