Горячее крепкое тело маленькой Илмы трепетало под руками Инги. Они побежали к сеновалу, забрались по шаткой лестнице под крышу, бросились в давно вытоптанный в сене закуток. Руки Инги скользнули к замерзшим ногам Илмы. Холодные ее колени разошлись под его горячей ладонью. Он целовал ключицы в вырезе платья, сквозь ткань хватал губами ее соски, руки крались, обжигая, по ее бедрам, и от лепета Илмы сердце Инги сладко задыхалось. Он не совсем понимал, о чем она, только угадывал слова о светлой и счастливой жизни, о детях и пожелавшей им счастья матушке, о коровках, о доме, где они будут жить. Она, словно в бреду, вымаливала себе счастливую жизнь, и Инги, захваченный потоком нежности, благодарил все ее тело за эти связанные с ним надежды.

Кузнец Хельги проснулся, словно и вовсе не засыпал. Открыл глаза, встал, оделся, буркнул замычавшей в полусне Руне, чтобы днем сняла последнюю капусту в огороде и выпустила туда свиней для перекопки земли. Вышел в ночь.

Сырой воздух, неподвижный и молчаливый, обнял его темнотой. Хельги отогнал увязавшихся за ним собак, прошел по тропинке в кузницу, и там, по памяти пройдя в полной темноте в дальний угол, открыл в земляной стене тайник. Вытащил кожаную сумку с горшком и, сунув в него руку, убедился, что тот полон монет и обручий. Отставил в сторону сумку, закрыл тайник и прикрыл его мелочами. Нашарил ремень сумки и выбрался наружу. После мрака кузницы ночь над рекой казалась светлой. Хельги прошел вдоль берега, взял у бревенчатой стены бани весло, прошел мимо наплавного мостика, отвязал чальный конец и, оттолкнув лодку, вскочил в нее.

Вода мягко приняла долбленку и начала, разворачивая, относить от берега. Лодка без единого гребка дошла до слияния двух рек – здесь Хельги развернул нос лодки против течения и погреб вверх по Гусиной реке. Небо становилось все светлее, а он греб и греб, направляя легкую лодочку по извилистой реке меж близких берегов, заросших осокой и ольхой, обходил скрытые под поверхностью валуны и коряги, пробирался под упавшими с берега до берега деревьями. Прочное весло из толстой доски толкало лодку то слева, то справа, лодочка легко скользила против тихого течения.

Шлепали хвостами бобры, вспархивали утки, семья лосей с недоумением уставилась на человека в лодке и, тут же спохватившись, ломанула через кусты прочь от берега. Запоздалая сова беззвучно скользнула над его головой. А он, раз за разом погружая весло в мягкую плоть воды, молча плыл по узкой речке среди леса.

Наконец, когда было уже светло, он уткнул лодку в берег и выбрался на траву. Осмотрелся, подтянул чальный конец за куст. Постоял, прислушиваясь и принюхиваясь, и двинулся в сторону Большого Мха. Здесь не было больших троп, каждый ходит здесь по-своему, стараясь не брать на себя чужие следы и чужие мысли.

Тоненькие сосны и березки с пожелтевшими листочками, дрожащими без ветра над густыми зарослями голубики, становились все ниже и реже. И вот перед Хельги открылся простор огромного болота. Он остановился, вдыхая странный и терпкий болотный воздух. Молчащая тишина смотрела в небо.

– Я здесь, – произнес он.

Мшистая пустыня не откликнулась. Далекая кромка леса серым гребнем изгибалась за утренней дымкой.

– Я здесь, перед тобой, наблюдающий из темноты…

Кочки, мхи, кровавая клюква. Тишина. Только далекий темный гребень словно чуть сдвинулся.

– Я не новый человек здесь, и мой отец говорил с тобой. Хоть я не знаю слов, ты услышишь меня…

Вздохнула далекая трясина, курлыкнули во́роны за спиной.

– Я здесь… Я так мал, и тебе не разглядеть меня, как мне не охватить взглядом тебя, огромного, как ночь, от края до края, и неприметного, как нос комара… Я здесь, перед тобой и в твоей власти, лежащий в засаде, молчаливый зверь, разъединяющий живых с живыми и соединяющий живых с мертвыми. Черный ящер, смотрящий из мрака леса, теплую плоть пожирающий, землю с водой сочетающий, ты неведомый и близкий, не дальше толщины волоса, медлительный, как гора, и стремительный, как бросок змеи, я – здесь… Я, Хельги, сын Ивара, ступаю к тебе. Я обращаюсь к тебе, с этим серебром – дивным серебром далеких и ушедших мастеров, которое можно отдать на постройку корабля с крутыми, расписными боками и крепкими веслами. На это серебро можно купить меха столько, что любой купец сочтет за честь идти с таким грузом на Гутланд и даже в далекую Фризию. На эти кольца и монеты можно купить целое стадо коров или несколько боевых коней… Я мог бы отдать все это серебро для этих дел, но я здесь, перед тобой, о наблюдающий и окружающий. И я отдаю это тебе, чтобы отвел ты мрак глаз своих от сына моего Инги, и отвел холод дыхания твоего от сына моего Инги, и не слизнул бы удачи сына моего Инги. Это я говорю тебе, находясь здесь, во власти твоей, как и всегда, и везде… забирай… Забирай – и держи уговор!

Хельги очнулся посреди трясины и, примерившись, бросил горшок в оконце тихой воды. С гулким всплеском серебро исчезло. Ноги поначалу медленно, затем все быстрее погружались сквозь мох вслед за серебром. Он и не заметил, как зашел в трясину: мох качался волнами от его движений, кочки уходили из-под ног. Холодный ужас попытался охватить его, но Хельги развернулся, цепким взглядом наметил путь и, не останавливаясь ни на мгновение, пробежал к крепким кочкам, а там выбрался в мелколесье.

Сзади молчало огромное болото, смотрящее одновременно и в небо, и в землю. Хельги, не оборачиваясь, спокойный и холодный, шел между невысокими соснами, стряхивая капли с колючих веток. Его знобило от ощущения бездны за спиной.

Лодка Хельги была в трех-четырех поворотах от дома, где деревья, кусты и даже трава узнаются как домашние вещи, когда он увидел на берегу, у самой воды, сидящего на поваленном стволе Альгиса. Тот был в кожаной безрукавке поверх льняной рубахи, с шейной гривной и витыми обручьями от запястий до локтей, рядом с ним лежал меч в красивых ножнах. Осеннее солнце, вышедшее из рассеявшихся к полудню туч, играло на рукояти меча. Альгис выглядел как посол конунга на скамье переговоров. Хельги усмехнулся такому несоответствию. Направив лодку прямо к пруссу и притерев ее к берегу, он закрепил ее веслом и поднял взгляд.

– О чем ты хотел говорить со мной, Альгис?

– Для Хельги, гёта, живущего в землях Вялнаса[61], дева, освобожденная из огня Сигурдом, прислала весть через моего деда.

– Своенравная дева, ослушница Отца древних песен, прислала руны через Витовта, славного вайделота[62]?

– Да, деду моему Витовту прислала руны верная Сигурду, положившему меч на брачное ложе…

– Ложе было чужим, а меч был хорош – он рубил наковальню, на которой был выкован. И о чем же соперница Гудрун, месть замыслившая, руками гьюкунгов убившая победителя Фафнира, великого воина, о чем прислала руны мудрому Витовту?

– Любившая Сигурда, клятвы дававшего, пошедшая на костер за ним, за мужем чужим, прислала руны о знаках времени другу Ивара…

– Хорошо, я слышу неподдельную речь знающего. Что же сказали о времени руны славной валькирии?

– О том, что кончилась темная зима, тесное время, и красный орел взлетает над водами за головой мудреца, брошенной в небо. Своенравная дочь Отца древних песен хочет собрать звенья и поменять поток в кольце Андвари…

– Наступает весна, и нам стоит подготовить поле для пробуждения?

– Да, Витовт сказал, что людям связи теперь придется совершить змеиные пляски, как это делают женщины весной на оттаявших лугах.

– Узнаю точные сравнения Витовта! – покачал головой Хельги. – Хорошо, что дракон безвременья убит, хотя я считал, что это случилось еще во время похода на Миклагард…

– Витовт считал так же, но знаков от валькирии тогда не появилось. Много было славных мужей в том походе, но Спящая за огнем никого не избрала.

Они помолчали, глядя на медленное движение желтых листьев по как бы неподвижной поверхности воды.