Цель пугающих манёвров: не дать кому-либо из посторонних увидеть Лялю хотя бы краем глаза.

Сам же Юрик отправился на разведку к месту Лялиного подвига. Адрес был нехитрый:

Богатырский проспект, метро "Пионерская".

Любителей пожить на "Пионерке" мало, но они есть.

Что смущает, так это проблема с метро. В остальном рай: предприятий почти нет, дыши по самое "хватит".

Переселившись в этот рай, Ляля сначала дико радовалась. Её не пугала даже депрессия, в которую могли вогнать одинаковые серо-бежево-коричневые коробки.

Сейчас ведь все строят по-разному. Бывает, что и аккуратно, а бывает, что новый дом прямо с первых дней смахивает на старый сарай.

Теперь о том, что конкретно заставило Лялю бросить хоромы на Лиговке и переехать в этот сомнительный рай. Вы не поверите, но всему виной благородное происхождение.

Отслеживая Лялины поступки, Юрик всё больше убеждался, что подруга истинная аристократка, по крови. А иначе как объяснить такую непрактичность? Благородные девицы девятнадцатого века полагали, что творог получают из вареников.

Благородная дурёха Ляля думала, что сможет в одиночку делать бизнес.

С работой у неё было не ахти. Училась она на вечернем, как и Юрик в своё время, чтобы днём работать зоолого-ботаником.

Вспомнив кой-какие советы Юрика, Ляля подалась и на японо-курсы. Окончив их с отличием, стала гидом подрабатывать. Но в те времена с гидованием уже назревала проблема, иностранцев на всех не хватало.

В Питере в начале 1990-х творилось примерно то же, что и в Москве. Белый Дом всех иностранцев на уши поставил и надолго отбил охоту путешествовать по СНГ. В то смутное время Юрик и сам, временно забросив гидование, трудился в московском Посольстве Японии в качестве клерка.

Не удовлетворившись гидованием, Ляля родила ещё одну идею, масштабы которой не укладывались в рамки логики. Теоретически идея выглядела неплохо: имея пять комнат на Лиговке, любой человек в то нелёгкое время сдал бы их, а сам переселился бы в бетонную трущобу. Но благородным девицам в такие дела соваться не стоит. Новый район, новые соседи, что может быть страшнее для одинокой девушки! Однако Ляля никого не слушала. Сплавив бабушку в деревню, она начала свой бестолковый бизнес.

Юрик приблизился к дому, где Ляля стукнула соседа-пьяницу по голове, якобы табуретом. Учитывая хрупкое телосложение преступницы, верилось в такое с большим трудом. Может быть, она его ножом пырнула?

Старушек-информаторш у подъезда не было, так что отставалось идти в ЖЭК. Юрик повертел головой, но следов жилконторы не обнаружил. На поиски ушло полтора часа.

Войдя, наконец, в помещение ЖЭК*а (или РЭУ, или ЖЭУ, или ДЭЗ – как сейчас правильно, кто его знает), Юрик искусственно закашлялся, дабы привлечь к себе внимание. Но внимания на него никто не обратил, из чего можно было заключить, что в микрорайоне всё спокойно, труп пока не обнаружен.

Простояв с полчаса незамеченным, Юрик, наконец, не выдержал и пошевелил плечом густую массу плотников, водопроводчиков и слесарей, дожидавшихся заявок. Он приблизился к диспетчерше максимально: меж их носами не осталось и полуметра.

– Куда лезете, мужчина?!

– Мне только спросить…

– Ой, не морочте голову! Вы что, не знаете, когда приёмные часы?!

– Да я в эту квартиру достучаться не могу! Вот, поглядите! Сами вызвали, а сами дверь не открывают!

Юрик сунул диспетчерше бумажку с Лялиным адресом. Специально вывел крупно, чтобы как следует прочла. А чтобы его самого не запомнили, нахлобучил "дохлого зайца" пониже.

Диспетчершу адрес не впечатлил. Она даже не спросила, кто он, почему в ушанке летом и почему, собственно, ломится в данную квартиру. Порядок! Значит, обстановка действительно спокойная.

"Ой, не морочьте голову!" прозвучало как амнистия.

Теперь оставалось узнать, существовал ли труп на самом деле. Из Лялиной несвязной болтовни вовсе не следовало, что человек умер. Упал – да, почти замертво – да, но пульс ему никто не щупал.

Самая большая сложность заключалась в том, что жертва знала Юрика в лицо. Потому он и решил, заделавшись рабочим, попытаться заглянуть в окно на пятом этаже. Для этого пришлось вступить в преступный сговор с местными малярами.

Вопрос: зачем панельным домам подкраска наружных стен?

Ответ: во-первых, не стен, а междупанельных щелей, а во-вторых, не подкраска, а замазка. Дома ведь не просто стоят, они всё время вибрируют. Щели меж панелями, как результат, неуклонно расширяются.

Ко всему прочему, многоэтажные махины распирает изнутри несметное количество жильцов, набившихся, как сельди в бочку. Отсюда и зазоры. Зазоры желательно всё время смазывать вонючей серой дрянью, а то дом окончательно рухнет…

В такую версию трудно поверить на трезвую голову, но жэковские маляры просыхают редко, так что подбить их на замазку щелей никакая не проблема.

Облегчив карманы ещё на двести баксов (Город-Таможник не дремал), Юрик получил не только люльку и ведро с раствором, но и необходимый тренинг, и грамотных ассистентов.

"Розовый террор" Качаясь в люле ради Ляли (так и поэтом недолго стать!), Юрик думал только об одном: не уронить бы кому-нибудь на голову ведро. Ему вовсе не улыбалось загреметь на нары вместе с дорогой подругой…

Окон у Ляли было два, комнатное и кухонное. В комнате покойника не было.

Пришлось изловчиться, немного поёрзать, подтянуть канаты и, рискуя жизнью, добраться до кухонного окна.

Зрелище потрясало степенью садизма. Труп распивал спиртные напитки в компании таких же, как и сам, шарахнутых. И не факт, что именно табуретом. У двоих алкашей шрамы были застарелые, а третий светил свежеполученным фингалом. Но то была не Лялина работа. Ляля про вторую жертву ничего не говорила.

Стало ясно, что подруга туда больше не вернётся. Некоторое время поживёт у бабушки. Маршруткой оттуда до центра рукой подать. Минут сорок, не больше.

Вернувшись из разведки, Юрик заявил, что сам спакует Лялины вещи по списку и привезёт.

Но Ляля почему-то рвалась на место преступления. Оказалось, её грызла совесть.

Она не успела расплатиться с хозяйкой за последний месяц.

Лялина квартирная хозяйка не бычьё, как многие квартиросдатчики, а, наоборот, интеллигентка. Бывшая балерина лет шестидесяти.

Юрик видел это скорбное личико и вечно заплаканные глазки. У балерины была старуха-мать, а мужа сто лет как не было. Единственный сын, и тот уехал в Америку, где надрывался, вкалывая зубным техником. В общем, история гнусная.

Балерина всё время хныкала, а Ляля её жалела.

– Падаль от падали не далеко падает!

Так начинала хныкалка очередную повесть о негодяе-сыне, бросившем её, скорей всего, навеки, о хамке-невестке, чинившей препятствия для её переезда в Америку, и о падали-муже, от которого тридцать лет назад народился падаль-сын.

Всего этого можно было не выслушивать, так как от падалей хозяйке перепали три квартиры, коими она успешно жонглировала.

Но Ляля покорно внимала этому бреду, сочувствовала и, конечно же, пыталась помочь. Она помогала балерине из человеколюбия. И из любви к балету. Колобка-Лялю в детстве не приняли в балетную школу.

Разница между деньгами, которые Ляля выручала за пятикомнатные хоромы и суммой, которую она платила балерине, была огромной, почти тысяча долларов в месяц. На такие деньги можно было страшно кайфовать. Но из-за Лялиной дикой щепетильности львиная доля перепадала хныкалке. Квартира была страшно запущена, а Ляля жить в трущобе гнушалась. В общем, затянувшийся ремонт съедал почти всю разницу.

Будь Юрик на Лялином месте, балерина за последний месяц ни фига бы не получила.

Но Ляля продолжала сокрушаться, не хотела, чтоб и её назвали падалью. Юрику в итоге пришлось смотаться к старой жульнице с деньгами.