Был такой случай. Прибегает женщина вся в крови, зовет. Мы пошли за ней. Оказалось, что наши люди перед уходом немцев, чтобы те не угнали их в Германию, в шахте спрятались. Так немцы их гранатами забросали, много людей убили».
Жуткая это вещь – война. Сколько трупов разбросала она по своим дорогам! В Cредние века, когда случался голод и голодали даже сеньоры, когда трупы умерших некому было хоронить, выходили из лесов стаи волков поживиться падалью. Насытившись человечиной, волки и после голода еще долго искали добычу среди людей. Так было и в эту войну. По ночам, когда вставала луна-покойница, волки, повыв на нее то ли по привычке, то ли от радости, шли обгладывать богатую добычу, не делая разницы между теми, на ком были кресты, и теми, на ком звёзды.
Когда война закончилась, люди заметили, что волков развелось видимо-невидимо. Стали на них охотиться. За убитого волка полагалось вознаграждение. Политика в отношении волков была простая: волк как опасный хищник подлежал истреблению всеми способами на всей территории страны в любое время года.
В отличие от волков собакам во время войны жилось плохо. Хозяева разбежались, оставив их на произвол судьбы. Стаями бродили они по Москве, голодные и злые. Прятались, как могли, от бомбежек, дичали, впадали в бешенство, кусали людей и дохли. Долго с таким положением московские власти мириться не могли. И вот в 1942 году, в день Красной армии – 23 февраля, ветеринарная служба города приняла решение о создании бригады по вылову бродячих собак и бездомных кошек.
О важности, придаваемой городским начальством борьбе с одичавшими животными, говорит тот факт, что, несмотря на тяготы военного времени, бригадам, созданным для этой цели, предоставили две автомашины и выделили опытных шоферов. К тому же были приведены в полную боевую готовность железные клетки для лохматых арестантов.
Выловить всех бродяг тогда, наверное, не удалось. Кроме того, нельзя забывать, что собаки и кошки имеют подлую привычку размножаться. Поэтому в марте 1944 года последовал новый приказ: «Усилить вылов бродячих собак, организовать бригаду ловцов на полуторатонной машине „ГАЗ“. Вылов производить не менее трех раз в неделю». И, наконец, в 1945-м: «К 1 мая укомплектовать бригаду и приступить к вылову бродячих собак» и подпись: «Зав. Горветотделом Орлов». О кошках, заметьте, ни слова. Дошло, наверное, до начальства, что они необходимы для борьбы с мышами.
Звери зоопарка, как и правительство, во время войны оставались в Москве, и Горветотдел их не трогал. Медведица Зойка в марте 1942 года даже тройню родила.
Как кормящая мать, Зойка к общественным работам не привлекалась, а вот двугорбый верблюд Вася был в прямом смысле запряжен. Он вывозил на санях с территории зоопарка снег и сколотый лед.
Все в зоопарке в общем-то было хорошо, если б не побег в июле 1942 года павиана Васьки. Хитрец подглядел, как служительница закрывала клетку, и, когда она ушла, воспользовался ее опытом. Ему удалось выйти на Большую Грузинскую улицу, и, если б не противные мальчишки, которые кричали, свистели, строили ему рожи, он, возможно, дошел бы до Тверской. А так он, возмущенный их гнусным поведением, зарычал и, решив задать кому-нибудь из них трепку, подошел к ним поближе, но те, подученные старшими, заманили его обратно в зоопарк, а потом и в клетку. Тут, увидев своих сородичей, Васька несказанно обрадовался и дал себе слово больше на улицу никогда не выходить. В клетке было спокойнее. К тому же хоть и плохо, но кормили.
Обезьяна, на худой конец, может вместо фруктов и овощи есть. Хищник скорее умрет, чем съест морковку, ему мясо подавай. А где его взять во время войны, когда оно и людям не достается? И тогда ветеринарная служба Москвы в июле 1942 года распорядилась, чтобы конные парки, совхозы и другие организации – владельцы крупных животных, в случае их падежа от незаразных болезней, немедленно сообщали об этом дирекции зоопарка по телефону К-4-40-78 и в тот же день доставляли павшее животное.
Поскольку падеж среди сельскохозяйственных животных в Москве наблюдался, а хищников было мало, то их хоть и с трудом, но прокормить было можно. С домашним скотом дело обстояло сложнее. В октябре 1941 года в Москве и ближайшем Подмосковье были уничтожены все совхозные свиньи. Коров, кто мог, гнал на восток, но много коров, овец и свиней было забито. Нечем кормить. На корм шла даже мездра – нижний слой шкуры животного, содержащий жир. (Мездру, в частности, использовали при производстве столярного клея.)
Уже в июле 1942 года под Москвой стали воссоздаваться подсобные животноводческие хозяйства предприятий, таких, как «ЗИС», «Знамя Октября» и др. Им удалось вырастить тысячи голов скота. К тому же и в частном секторе к концу 1944 года количество коров достигло довоенного уровня. В конце войны в Москве снова появились молочницы. А в ноябре 1945 года вышел закон, согласно которому крестьяне-единоличники получили право бесплатно пасти свой скот на лесных лужайках, вдоль дорог, линий электропередачи и даже на колхозных полях, правда за деньги.
Лошадь в те годы тоже была не роскошью. В Москве существовало несколько конных парков. Только «Мосгортрансоюз» насчитывал в своих рядах более семисот лошадей. Для заготовки сена имелись специальные угодья. Летом 1942 года они составили 22 тысячи гектаров в разных районах Московской области. Организации, пользующиеся услугами гужевого транспорта, направляли на сенокос своих косцов.
Лошадь – не машина. Она все понимает и понимания требует. Возчик, который с ней работает, должен знать ее характер, настроение, возможности. Нельзя заставлять работать лошадь, упитанность которой ниже средней, нельзя заставлять лошадь тащить воз на расстояние свыше семи-восьми километров, не определив ее «грузоподъемность». Направлять лошадей за сеном следует не более чем за тридцать километров от конюшни. Нельзя работающих лошадей лишать воды. Возчик должен знать места водопоя в городе и возить с собой ведро (оно обычно болтается под телегой или фургоном), а для подкормки лошади в течение рабочего дня – специальную торбу. Ее вешают на голову лошади, и та, уткнувшись в нее мордой, поедает находящийся в ней овес или сено. Зимой лошадь должна носить зимние подковы, а летом – летние. И вообще лошадь требует постоянного ухода: ее надо мыть, чистить, следить за ее копытами и т. д. и т. п.
Материалы архивов Горветотдела говорят о том, что должного ухода за лошадьми во время войны, да и после нее, в Москве не было. Многие животные содержались в скотских условиях. Вот, например, как, согласно акту проверки, обстояли дела в конюшне ремстройконторы Ленинградского райжилуправления (РЖУ). Полы в конюшне были разбиты, станков (для лошадей и балерин вещь необходимая) в ней не было, навоз не вывозился, лошадей никто не мыл, не чистил, предметов ухода за ними не имелось… Пол в конюшне был гнилой. «Поэтому, – как отмечали проверяющие, – нет ничего удивительного в том, что одна лошадь сломала себе в ней ногу». В другом хозяйстве проверяющие обнаружили, что лошадей поят водой из одного ведра, в то время как, согласно инструкции, каждая лошадь должна иметь свое ведро и каждое ведро должно быть «забирковано», то есть иметь бирку с номером или кличкой лошади. Сено, которым кормили лошадей в этой конюшне, было старое, прошлогоднее, большая часть лошадей не подкована, а у тех лошадей, что имели подковы, они держались на винтах. Причину всех этих безобразий усмотрели в том, что заведующий конным парком сжился с конюхами и всегда ходил «под мухой».
Запах винного перегара, мат, хамство – вот удел бедных животных во многих московских конюшнях тех лет.
Доходило до рукоприкладства и даже до убийства. В 1945 году выступавший на одном из совещаний работников торговли директор транспортно-складского треста Физиков (фамилия такая) сказал: «В Куйбышевском РПТ (райпищеторге) пала лошадь оттого, что была избита возчиком». То, что могло присниться в страшном сне литературному герою Достоевского, стало реальностью нашей жизни.
