– Папа, да хватит же, ты ее уморишь с непривычки!

– Нечего из меня делать какого-то Гаргантюа! – Он мельком поглаживал меня по плечу, накрывал мою руку своей лапищей.

И мне казалось, что очки мои, взятые больше для конспирации, придали мне особенную зоркость. Я видела, какое у мужа Ани хорошее лицо, и как они подходят друг другу. Да и с ней самой, это же ясно, мне будет просто найти общий язык: она так похожа на отца теплом, тактильностью, расположенностью к собеседнику. И Алекс – с ее смертельной элегантностью и иронией: о, как бы я хотела иметь такую сестру! Она научила бы меня одеваться. Конечно, у меня никогда не получилось бы носить одежду как она – для этого нужны такие же бесконечные ноги и эта изысканная маленькая грудь…

– …да и в шмотки ушла, чтобы скрыть недостатки фигуры! – Я резко вынырнула из своей благостной эйфории. О ком это он? Неужели об Алекс? Испуганно взглянула в ее сторону: Алекс втянула в себя последнюю спагеттину и не спеша промокнула рот салфеткой.

– …Сказал человек, который в юности спал с портнихами и продавщицами комиссионок – только бы удержаться в имидже денди…

– Но и это еще не все. – Двинский повернулся ко мне, будто не услышав реплику дочери. – Старшая дочь, золотая медалистка, решила меня добить, уйдя – куда бы вы думали? В педагоги. Как говорится: нет пути-дороги – иди в педагоги.

– Прекрасная профессия, – осторожно начала я, жалея, что упустила начало беседы.

– Которую я, к сожалению, так и не освоила… – Анна сомкнула котиковые брови.

– Именно, – перебил он. – Ведь папа расстарался и перевел дочку на журналистику.

За столом на пару секунд повисла тишина. Анна потянулась в мою сторону, чтобы забрать грязную тарелку, и усмехнулась, став вдруг очень похожей на сестру.

– Пытался, видно, приблизить к себе. Ведь что есть журналистика, как не низкая проза? В некотором роде тоже литература. А вы, Ника?..

– Я занимаюсь поэзией девятнадцатого века. – Мне снова стало неловко.

– Девятнадцатого? Не двадцатого? – подняла бровь Алекс. – Все-таки наш папа2, хоть и мастодонт Парнаса, с Пушкиным дружбы не водил.

– Не острите. – Двинский похлопал меня по руке. – Эта девушка пишет такие стихи, закачаетесь!

– Только умоляю, не заставляй ее вставать на стульчик и читать их вслух. – Алекс повернулась ко мне со светской улыбкой: – Хотите десерт, Ника?

– Я еще пишу роман, – вдруг пискнула я. С чего на меня вдруг нашла такая откровенность? Рукопись была моей главной тайной, подобием девичьего дневника.

– Ника! – улыбнулась мне Анна. – Вы, похоже, и правда человек Возрождения!

– Так-так, – перебил ее отец. – И о чем же ваша проза?

Я назвала имя. И увидела на лицах вежливое недоумение: от протеже Двинского ждали чуть большей оригинальности.

– Что ж, – первым отреагировал Двинский. – Знакомый нам всем господин.

Он хохотнул, положил в рот кусочек торта, с явным удовольствием прожевал, подмигнул на озабоченный взгляд старшей дочери:

– Один-то можно, Анюта, подсластить мою собачью жизнь? – и вновь повернулся ко мне. – Так что думаете, Ника, из-за чего погиб ваш герой?

– Да это вроде вполне известно… – начал было Алексей.

– От нелюбви, – перебила его я, отказываясь выслушивать в тот день и в его, Двинского, присутствии поток банальностей.

Все замолчали.

– Хотите сказать, что его разлюбила жена? – улыбнулся мне мягко Двинский. – Так это частая история.

– Его все разлюбили. – Я сглотнула. – Потом предали, дальше – оправдали его убийцу, да что там! Они просто-таки обожали его убийцу! Ближайшие друзья сразу после смерти не могли вспомнить, какого цвета у него глаза… – Я замолчала, огладила чуть дрожащим мизинцем десертную вилку. И повторила с внутренней уверенностью: – Он погиб от нелюбви.

Двинский тогда усмехнулся, похлопал меня по руке.

– Согласитесь, Ника, это редкость. Большинство убийств происходит, напротив, из-за любви.

Что сказать? Как в воду глядел. Собственной ванны.

Казалось, едва я наконец закрыла глаза, как у уха затрещал мобильный. Одновременно раздался стук в дверь. Подскочив в утренней полутьме, я уставилась на стоящие почти вплотную белые стены. Где я, черт возьми? Я сглотнула – бессмысленное сокращение мышц, во рту и горле пересохло. А!.. Отель. Подгон от любезного Костика. Я взглянула на экран телефона: Слава. Ну уж нет. Не сейчас. Сбросила звонок и, не спрашивая кто, распахнула дверь. Зря.

– Одевайтесь. – Взгляд любезного Костика без особого интереса прошелся по футболке из «Зары», купленной мной в мужском отделе в качестве будущей пижамы. Мне виделось нечто свободно-эротичное. Судя по скучающему виду регбиста, надежды мои не оправдались.

– Что?

– Пришел отчет патологоанатома. В легких у Двинского нашли воду. Много воды.

– Что? – спросонья я повторялась.

– Это не сердечный приступ, как все полагали.

– Нет?

Костик выдохнул, посмотрел мне в глаза и произнес уже по слогам:

– Жду вас внизу через десять минут.

Достаточное время, чтобы пять минут постоять под душем, почистить зубы, не глядя натянуть свитер и джинсы. Через десять минут я сидела в ресторане при отеле и пила капучино, в котором, на мой вкус, было слишком много молока и слишком мало кофеина.

– Глупости. – Я нырнула сухими губами в вяло взбитую пену.

– Почему? – Регбист пристально смотрел мне в глаза. Он, конечно, красавчик.

Я вздохнула.

– Он не богат. По большому счету не звезда. Кому он нужен?

– Убийства совершаются не только из-за денег, – хмыкнул Костик.

Я пожала плечами:

– Ему было хорошо за семьдесят. Что вы там подозреваете? Бешеную страсть? Любовницу, еще более молодую, чем третья жена?

– А что, ее не было?

Я вздохнула. Вот так всегда. Даже малая любезность имеет под собой банальное объяснение. Чаще всего, не имеющее ничего общего с широтой души. Костик поселил меня здесь с целью допросить сегодня поутру. Мне стало скучно.

– Давайте, я сначала поем?

Он разочарованно кивнул, откинулся в кресле. Самого-то его наверняка уже покормила мамочка, беззлобно думала я, идя к буфету в глубине зала. Может, она же и науськала парня на сей утренний визит: страшненькая литсекретарь может знать много больше, чем… Я недоверчиво оглядела дрейфующие в теплой воде сосиски. Выловила парочку, добавила овощей на пару2, яиц… вздохнула. Цена этой средней по всем понятиям гостиницы была для меня все равно чрезмерной. Начиная со вчерашнего дня я – безработная. Теперь любая гостиница для меня – это люкс.

Я вернулась к столу, усмехнулась, увидев фраппированный взгляд Костика на мой груженный снедью поднос. Да, тут без сюрпризов, дружок: видал, какая я жирная? А все потому, что жру за троих. Я не без торжественности расставила тарелки и с чувством взялась намазывать масло на хлеб.

Предложила:

– Давайте я буду есть, а вы мне – рассказывать. Откуда новость про легкие?

– Подруга матери – завотделением местной больницы. Они сделали вскрытие, и…

– …и выяснилось, что он утонул, потому что в легких оказалась вода?

– Именно.

– Я все еще не понимаю, в чем проблема.

– Все думали, что ему стало плохо с сердцем, он умер и ушел под воду.

– Но у него действительно были проблемы с сердцем. – Я с аппетитом жевала сосиску. – Положим, поскользнулся… Запаниковал? Глотнул воды?..

Я сделала паузу. Регбимен смотрел в сторону. Что-то ему не нравилось в моих построениях. Я едва заметно пожала плечами – и, пожалуйста, пусть помолчит. В конце концов, у меня еще осталась куча еды. Есть чем заняться.

– Я ездил в морг при больнице, – наконец сказал он. Опа! Я поперхнулась сыром. Все серьезнее, чем я предполагала.

– Зачем? – Я со вздохом отставила тарелку. Разговор повернул в неаппетитное русло.

– Заплатил, чтобы мне показали тело.

Я представила, как он стоит над выдвинутым из холодильника поддоном. Бледный, как тамошние кафельные стены. Подбородок чуть дрожит, губы шевелятся – последняя беседа. Бедный, бедный регбист.