– Я не собираюсь с вами пить и знакомиться ближе.

В шоке наблюдаю, как уходит Шустов.

– Зря. Отличный коньяк. – Улыбка спонсора становится еще шире.

– В отеле меня ждет дочка. Мне нужно к ней.

Сделав шаг назад, я дергаю ручку.

Один раз.

Другой.

Закрыто.

– Вы не только талантливая, но еще очень красивая девушка, – Константин Юрьевич сбрасывает свой пиджак и неспешно закатывает рукава рубашки. – Редкое сочетание. Настоящий бриллиант.

– Спасибо за комплимент. Мне действительно пора. – Отчаянно толкаю дверь.

– А еще через месяц у вас заканчивается срок контракта. И вам понадобится новый покровитель, который сможет так же успешно толкать вас на самый верх музыкального Олимпа.

Я не понимаю, что значит эта фраза. Уже сейчас найдется с десяток толковых агентов, способных вести дела вместо Гриши. Один из них даже готов жениться на мне.

– Вы, наверное, что-то путаете. Я не ищу агента.

– Агента? – Брови спонсора взлетают вверх. – Обойдя стол, он подходит ко мне. Вжимает своим рыхлым животом в дверь. И кладет руки на талию. – Милая, а кто говорил об агентах?

Леонас

Я все же остался на концерт Евы, и сейчас как последний идиот смотрю на опустевшую сцену. Моя неопытная девочка стала не просто звездой, а сверхновой.

Нереально было отвести от нее взгляд. А теперь адски сложно засунуть все эмоции в известное место и вернуться в свое болото.

Так и стою возле запасного выхода. Один, как придурочный фанат.

– Черт, я уже и в гримерке смотрел, и возле гардероба, – проходя мимо меня с охапкой букетов, жалуется один из работников сцены.

– Да не выходила она. Охрана не видела, – отвечает ему такой же, заваленный цветами, коллега.

– Стоять! – командую. Сам не знаю, что меня цепляет в их разговоре, но решаю вмешаться. – Это цветы для Евы Лаврентьевой?

– Да, – со вздохом отвечает первый. – Поклонники передали.

– Кроме икебан, курьер принес еще огромного плюшевого медведя. Я возле гримерки оставил. Рук не хватает носить все, – дополняет второй работник.

– И вы нигде не можете ее найти?

– Уже везде обыскали. – Первый складывает цветы на ближайшее сиденье. – Я даже к водиле на улицу выходил. Думал сунуть ему весь этот зимний сад. Только, падла, не взял. У него, видите ли, приказа не было. А без него он даже багажник открыть не в состоянии.

– А в самом концертном зале все обыскали? Может, в банкетном зале или в кафе?

Не нравится мне это странное исчезновение. Вряд ли Ева решила прогуляться по улице в концертном платье. А в самом здании не так много укромных мест, где можно спрятаться. Кладовки не в счет. После нашей недавней встречи она туда не сунется.

– Да мы уже здесь каждый угол осмотрели. Леха, – первый кивает на приятеля, – даже в женский туалет сунулся. Думали, мало ли. Но там лишь подпевка. Дымят всем табором.

– И ассистенты Евы ничего не видели? Ни парикмахер, ни визажист? – В подобное сложно поверить. Как показывает мой опыт, эти всегда в курсе, где звезда. А заодно знают все последние сплетни.

– Стас сказал, что видел ее с Шустовым. Тот вроде как лично встречал Лаврентьеву после концерта. Больше никто ничего не знает.

– Шустов? В это время? – Смотрю на часы. Почти девять вечера. – Поздновато для него.

– Да фиг знает, чего задержался. – Первый поднимает цветы. – Нам бы эту красоту куда-нибудь пристроить. Хватает головной боли и без начальства.

Он кивает второму, и оба, как навьюченные ишаки, медленно тянутся в сторону сцены.

С минуту я тоже иду за ними. Слушаю очередной телефонный звонок. Скорее всего, от Ирмы. А потом одно острое и нехорошее предчувствие толкает за дверь, к лестнице.

На этаже администрации темнота и тишина. Полная противоположность тому, что после концерта творится внизу.

Света нет ни в коридоре, ни под дверью банкетного зала. Чернота в узкой щели под дверью главного инженера. Пустота в бухгалтерии. И лишь узкая полоска света над порогом Шустова намекает на то, что здесь не так уж безлюдно.

Первый мой порыв – постучать и спросить, где он последний раз видел Еву. Но случайный взгляд, брошенный в окно на освещенную мощными фонарями рабочую парковку, заставляет остановиться.

Прямо сейчас я вижу, как Шустов садится в свою машину и заводит двигатель. Один. Без Евы или кого-то еще. А уже в следующий момент слышу глухое мычание за дверью его кабинета.

– Ева? – Ладони сами сжимаются в кулаки.

За много лет в шоу-бизнесе я слишком часто видел, как молодых певиц уводили в кабинеты директоров, заведующих и прочей административной шушеры. Иногда это были обычные разговоры – о контрактах, концертах или турах.

Но чаще другое. То о чем, никто потом не рассказывал, не делился с журналистами и пытался забыть как страшный сон.

– Твою мать… – хриплю сквозь стиснутые зубы.

У меня нет ни одного доказательства, что она там, только я уже не могу ни притормозить, ни остановиться.

– Ева? – Чувствую, как внутри поднимается целая волна неконтролируемой злости. – Ева?! – зову громче, срывая со стены тяжелый огнетушитель.

И, не дождавшись никакого ответа, как тараном, бью своим снарядом в проклятую дверь.

Леонас

Дешевая шпонированная дверь поддается с третьего удара. Я пробиваю в ней дыру размером с баскетбольный мяч. Просовываю руку и открываю замок.

На все про все уходит несколько коротких секунд. А затем меня накрывает новой волной злости.

– Рауде? Леонас? Какого черта?! – взвизгивает Леванский, один из спонсоров гребаного фестиваля.

Он отрывается от лежащей на диване в позе эмбриона Евы и спешно застегивает ширинку.

– Ах, ты сука! – Отбрасываю огнетушитель и хватаю этого урода за грудки.

– Рауде, успокойся! Это просто девка! – испуганно вскрикивает Леванский, и в следующий момент мой кулак впечатывается в его жирную рожу.

– Я тебя сейчас за эту «девку» так успокою, что никакие доктора не спасут!

Бью еще раз. По дых. Вкладываю в удар весь свой страх. Не жалею падлу. Похер на любые последствия.

– А-а-а… – Мудак складывается пополам и боком валится на паркет.

– С катушек слетел? – хрипит он окровавленными губами. – За поющую подстилку решил вписаться?

– Подстилку? – Рывком заставляю его встать.

Поддерживаю эту тушу, чтобы не свалилась. И бью теперь уже в живот. Крученым, чтобы сволочь почувствовала весь масштаб катастрофы, в которую вляпался.

– Ты покойник, Рауде… – булькает Леванский. – Сдохнешь, гнида.

– О себе бы подумал.

Снимаю свой пиджак и осторожно, боясь прикасаться, укутываю в него дрожащую Еву. Просовываю в рукава вначале одну руку, потом другую. И сразу же застегиваю на пуговицы.

– Я нормально. Все хорошо, – шепчет моя звезда, стирая со щек черные ручейки туши. К счастью, не сопротивляется.

– В больницу нужно?

Не найдя ничего подходящего, отрываю рукав своей рубашки и сам бережно утираю слезы и разводы косметики.

– Мне нет. – Ева отворачивается. Не смотрит на меня. – Ему, наверное, нужно. – Показывает пальцем на борова.

– Вот о нем тебе точно не нужно беспокоиться.

Пока не сжал ее в объятиях, усилием воли убираю руки.

На душе словно пропасть разверзается. Жутко становится. А если бы опоздал? Если бы не остался на концерт или не услышал разговор работников?

Кроет от этих мыслей как от убойной дозы алкоголя. Перед глазами пелена. А за грудиной тишина.

Плохо, будто вот-вот сдохну.

– Я тебя из-под земли достану, – доносится с пола. – Закопаю.

Урод, похоже, не понимает, на что нарывается.

– Добавки захотел? Пожалуйста! – Бью его ногой пониже живота. Прямо в ту штуку, которую хотел засунуть в мою девочку.

– А-а-а! – разносится по комнате громкий вопль. – И шлюху твою по кругу пущу! – подвывая, хрипит Леванский и сплевывает на пол кровавый сгусток.