– Вот, смотрите, – Гумилев пощелкал пальчиками, и Олег вдруг увидел маму. Она шла босая по тропинке с полным ведром воды, далеко откинув для равновесия свободную руку. На ней был сатиновый сарафан и косынка, поверх мягких русых волос. Она улыбалась ему. Было ей тогда тридцать с небольшим… А ему, а ему – Олежке, девять или десять. Вот она поставила ведро, смахнула тыльной стороной ладони со лба какую то невидимую лесную паутинку, и вдруг засмеялась, – Гляди, Олежка, беленький. И какой большой! И она присев, стала приминать траву вокруг хорошенького белого грибочка, который он – Олег, прошел и не заметил…
– Вы извините, но больше не могу. Возьмите клавиатуру, и вообще мне пора откланиваться…
– Так как же?Яяяяяяяяяяяяя – Не забудьте, "альт, контр, делит".
11.
… Переписать, дописать.
Что происходит вв лагерях новыйх военнопленных, которых привозят из побежденных стран Запада.
Закончить тем же.
20.000
… А Виталию Курочкину присвоили звание лейтенанта. Выдали форму, документы, оружие, денег… и послали аж в Калужскую область – строить детский санаторий-интернат.
Работяг нагнали – самый настоящий Вавилон! Поляки, американцы, бельгийцы, испанцы… материалов, жратвы, механизмов – этого как и всегда теперь – в изобилии! Вот только умелых рук, и что главное – рук с душой, этого в дефиците.
Поляки все с ленцой, посмеиваются, – "мы не добже умевать працовать… работа не зайонца – в лес не утекнет". Американцы – те вообще сразу задвинулись, – "Ноу экспиаренс"… Они видите ли все – только на компьютерах. Лишь испанцы начали сразу что то реально выдавать. Сами затребовали чертежи и планы, сами разобрались с теодолитом и нивелиром, сами распределились – кому за рычаги на кран, кому на бульдозер, кому на бетономешалку.
Пришлось организовать остальным что то вроде соцсоревнования.
У соседей, в десяти километрах за рекой, там тоже один прораб-лейтенантик с парой сотен французов и шведов строил такой же, как и у Курочкина стандартный интернат-пансионат на триста детей. Ну, и шведы – те вообще сразу в отказ. А французы так: шатай-болтай. Тогда этот лейтенантик не долго думая, вызвал НКВДэшников, те приехали, двух шведов и одного француза – самого смешливого и до баб интересовавшегося – прямо на стреле крана и вздернули. С тех пор у лейтенанта все пошло тип-топ. Как в кино про стахановцев.
Виталий не хотел идти тем же путем, и предложил американцам с поляками что-то вроде сделки. Каждая национальная бригада берет по корпусу на подряд. Поляки – столовую, бельгийцы – спортзал и оранжерею, американцы – спальный корпус, а испанцы – они и так учебный корпус строят, без погонял!
И договорились так, хотите алкоголь и девочек на уикенд? Давай работу! Не хотите?
Во-первых, заставлю… и рассказал про соседний лагерь и шведов с французом… а во-вторых, отниму игральные карты, отменю видик и библиотеку. Будете после смены в стенку казармы смотреть до отбоя. А так – если договоримся, я, мол, Виталик Курочкин буду самым последним негодяем и болтуном, если не договорюсь по бартеру и не привезу из ближайшего женского лагеря сотню девчонок – англичанок на субботние танцы. И чья бригада будет впереди по производственным показателям, та и больше пива получит, и поблажку в режиме – ночь с субботы на воскресенье – без переклички и отбоя.
Как то сидел Курочкин на солнышке, расстегнул китель, снял фуражку… И подсел к нему американец – бригадир каменщиков Дарэл Винблоу.
– Лефтенант!
– Чего тебе?
– Лефтенант, ми узналы для какой дэти ми строить школа.
– Ну?
– Лефтенант! Это для наши дэти!
– Че? Для какие еще "наши дети"? Тебе какой хер разница? Строишь и строй себе, – Курочкин продолжал жмурясь подставлять лицо ласковому солнцу.
– Нет, лефтенант! Ты не понял, ми узналы, что сюда будет привозить наши дэти из Запад! Из Америка, из Европа. Маленький дэти. Три – пять лет старый дэти. Они будут русский дэти. Потом. Их отнимать у нас и давать Россия. Их делать русский дэти. Это я точно знать…
– Чи-и-иго? – Курочкин наконец открыл глаза.
Дарэл Винблоу тоже не мигая в упор глядел на него.
– Ну и что? И даже если бы и так?
– Мы уходить.
– Чиго? Куда это "ви уходить"?
– В лес. Мы не строить дом для наши дэти здесь.
– Идите, хер с вами, только завтра вас всех переловят с вертолетов и перевешают, а мне новых двести человек привезут.
– Лефтенант!
– Что тебе?
– А ты бы стал строить такой интернат для свой дэти в Америка?
– Но ведь не я войну проиграл, а ты, Дарэл…
– Да, лефтенант.
– Так что…
Но это было последнее, что Курочкин видел в своей жизни, потому как его пистолет почему то вдруг оказался в руках у Дарэла Винблоу. И этот пистолет вдруг выстрелил.
12.
– Ты мерзавка, ты мерзавка, ты мерзавка, – Марина с каким то опьяняющим, распирающим грудь остервенением хлестала свою служанку по щекам, нисколько не заботясь тем, раскровенит ли или нет мелькающая в воздухе прямоугольная унтер-офицерская пряжка ее ремня, лицо этой молодой чешской девушки.
Ощущение бесконтрольной власти и вседозволенности кружило голову. И чем дальше Марина заходилась в своем гневе, тем сильнее хотелось дойти до края, и тем более манящей казалась та открывающаяся под ней бездна неуправляемого зла, до поры скрываемого за завесой внутренних табу и от нее самой.
Ведь раньше она и кошку свою никогда не могла нашлепать… А теперь!
– Ты мерзавка, ты мерзавка, ты мерзавка!
Экзекуцию прервал только стук в дверь.
– Кто там? – сердито крикнула Марина, поспешно застегивая новый унтер-офицерский китель и подпоясывая тонкую талию только что мелькавшим в воздухе ремнем.
Воспользовавшись моментом, не переставая всхлипывать и утирать кровь и сопли, Хельга пятясь на четвереньках, уползла на кухню.
– Кто, я спрашиваю!
– Хрен в пальто, штурмшарфюрер Коля с утра у твоих ног.
Коля Сытников с некоторой поры стал ее Маринки прямым начальником. Он был из первого набора дивизии – из тех питерских подонков, что на стеклах вагонов метро еще в начале девяностых годов выцарапывали две зиг-руны и неумелой готикой писали рядом непонятное им самим слово "ингрия". Коля Сытников был отбросом общества – ни на что не способным, склонным к воровству и пьянству, он был этаким содержанием грязного отстоя фановой трубы. И в любой другой ситуации, он кончил бы свой век в тюрьме или подворотне с ножом в боку. Но грянули перемены.
И Коля Сытников первым прибежал записываться в "хозяева новой жизни". Грязные наклонности Коли Сытникова сдерживались единственно -внутренним Уставом ваффен СС. Его постоянное желание унизить слабого, ударить умника в очках, изнасиловать миленькую девчонку из соседнего двора – сдерживалось только опасением быть изгнанным из СС, или получить от своего командира – такого же как и он – подонка и идиота – рукояткой "вальтера" по зубам.
– Гы, Маринк, ну ты в натуре класс, дай за попу укушу! – Коля Сытников попытался обнять Марину за талию и было протянул растопыренную ладонь к ее груди, но она вывернулась и скривившись брезгливо, бросила, – отстань.
– Да ты че, Маринк, ты мне должна, в натуре должна, у нас все бабы своим командирам сосут. Ты че, не в курсе, так я тебе мозги направлю!
– Коль, а ты знаешь, – Марина спокойно посмотрела на своего кавалера, – а ведь Ольгис Фогель – это мой друг.
Только удар молнии и гром среди ясного неба могли произвести подобное впечатление на нестойкое Колино сознанье.
– Ну, прости, если чего, я ж не знал! – засобирался Колька, пятясь словно побитая давеча Хельга.
