Уже в машине Букаты, сидящий по одну сторону от Костика, по другую сидел милиционер, объяснил коротко ситуацию: завод в прорыве, и представитель наркомата, генерал, кстати, тот самый, что подарил тушенку, обратился к суду с разрешением на одну лишь смену использовать подсудимого на работе. Суд разрешил, вот и все. Хотя он, Ведерников, имел право и не соглашаться. С завода он уволен, да и суд эту отработку никак не примет во внимание как смягчающее обстоятельство. Для него вовсе не довод, что он наверстает с опозданием на двадцать дней свою же пропущенную смену… Так Зелинский и сказал: не хитрите, Букаты, это ему, мол, не поможет. Хоть я и понимаю, зачем вы это все придумали…

Букаты промолчал.

– Но они не правы, – добавил он. – Это вовсе не я придумал, я лишь Вакшелю подсказал, когда стало ясно, что цех в прорыве. А работки тебе там хоть отбавляй. Ее надо уметь делать, а не языком с трибуны молоть, как некоторые барышни.

Видно было, что он злился на Ольгу и не мог простить ее пламенной обвинительной речи. Тем более что после, он уже знал, подойдет в цехе как ни в чем не бывало, станет сочувствовать тому же Костику. Так вот у нее странно разделялось: на сцене она одна, а в домашней, то бишь заводской обстановке, – другая. И что удивительно, она вовсе этой двойственности не стыдится, а считает, будто так и должно быть. Там, мол, официальная линия, и я, мол, со всеми. А тут я другая, потому что внутри себя я могу даже сочувствовать и понимать несчастье других. «Ох, сможешь ли, – сказал ей на днях Букаты. – Ты ведь и в жизни стала разговаривать, как с трибуны…»

В цех Костик так и вошел, как ехал, с милиционером и с Букаты, хотя тактичный мастер в последний момент оттер блюстителя на задний план, чтобы не портить картину возвращения.

Он подвел Костика к конторке, где уже сидела вся бригада, и также буднично, как всегда, стал пояснять, какие обязанности у всех на эту ночную смену и какие дела у самого Костика.

– А вам-то чего, Илья Иваныч? – спросил Силыч. – Вам-то домой бы надо… – Он не сказал в больницу, а лишь – домой.

– Когда надо, тогда и уйду, – мирно огрызнулся тот. А Швейк негромко сказал:

– Как закончим план проклятый, так умру, сказал Букаты…

Никто не засмеялся. Шутка была не ко времени.

Из-за машин появилось начальство, тут были и Вакшель, и Вострякова, а впереди знакомый генерал с двумя военными.

– Где? – спросил он. Ясно было, что спрашивал он про Костика.

– Он здесь, товарищ генерал!

Несколько секунд он буравил Костика своими острыми глазками, ни на кого больше не смотрел.

– Значит, влип? – спросил прямо. – Из суда?

Костик кивнул.

– А этот что тут делает? – кивнул на милиционера.

– Стерегу вот, как приказано, – ответил, смущаясь, молоденький милиционер.

– Стерегите за дверью цеха, – приказал генерал и отвернулся. А милиционер не ушел.

– Хоть постригли забесплатно… – но сказал без улыбки. – А ведь победа-то на носу…

– Говорят, что ждут чрезвычайного сообщения, – вставился Вакшель.

Букаты молчал и смотрел на генерала. И Ольга Вострякова тоже смотрела.

– Значит, говоришь, из-за бабы влип-то? – хотя никто, и сам Костик, ничего не говорил. – А она-то хороша? – и вдруг генерал улыбнулся, косясь на своих сопровождающих.

– Хорошая девушка, – кивнул настороженно Букаты. – Да я же вам все…

– Помню, – отмахнулся генерал и посмотрел на Ольгу Вострякову и на других ребят. – Завидую я вам… Только все настоящее и начинается… И у тебя… У тебя тоже, – это Костику. – Будет амнистия, так что не робей и работай! А таночки и после победы нам будут нужны! Еще как! Нужны!

Генерал повернулся и быстро вышел, а за ним и начальство. И Ольга ушла. Странно лишь, что молчала, не влезла со своими лозунгами, весь пар выпустила небось на суде…

Букаты подтолкнул Костика к танку, будто благословлял его на великий подвиг.

– Иди, Ведерников… И чувствуй, как дома…

Костик, ощущая за спиной взгляды всей бригады, подошел к машине. Вздохнул, прикасаясь к холодному металлу, полез внутрь. Напоследок не удержался, оглянулся: все напряженно смотрели ему вслед. Но заметив его оглядку, тут же рассыпались, занялись каждый своим делом…

На рассвете он закончил последнюю машину. От непривычки, все-таки сказывалась большая пауза, руки у него дрожали. Он сполз по гладкой броне вниз и огляделся: все уже спали. Одни на раскладушках, другие на брошенных прямо на пол матах, а Силыч, тот прислонился к порогу конторки, наверное, караулил Костика, потому так и заснул, сидя лицом к танку.

Костик приблизился к нему, хотел доложить, что дело сделано и можно идти домой… Но в последний момент засомневался и будить Силыча не стал. Наоборот, посмотрев последний раз на сделанный им танк и отыскав глазами своего сторожа – милиционера, который, конечно, тоже спал, удобно пригнездившись среди рабочих, Костик присел рядом с Силычем, сил не было куда-то еще идти и устраиваться…

Закрыл глаза. И как провалился в пропасть, в короткий беспамятный сон.

Впрочем… Толи во сне, то ли наяву появились какие-то военные, он так и не смог понять, кто же это, те ли, что принимают работу, или другие, которые судят. Но тут один, из самых старших, сказал:

– Все преступления твои налицо, дружок… Все, кроме одного… И ты знаешь какого!

Костик виновато кивнул. Он-то верил, что суду это не может стать известным. И даже похолодел: все-таки стало!

– Напомните, как было? – попросил старший офицер.

– Как? – спросил Костик. – Ну… Они же меня в Москву на съезд молодых рабочих послали…

– Это мы знаем. А потом?

– Потом? – спросил он, оттягивая трудное время признания. Он вздохнул и спросил: – Все рассказывать?

– Правду, одну только правду… – подсказал откуда-то Толик. – Но не всю…

И откуда он, прохиндей, снова объявился, он же сбежал тогда, и его так и не нашли. Да и не особенно его искали, он нужен был лишь как свидетель. А теперь вот, в критический момент для Костика, вынырнул.

Старший офицер кивнул:

– Вы виноваты, что долго скрывали факт командировки, но мы хотим все знать с самого начала… Говорите!