– Вот беда! Вот беда! – спросонья тетя Тая суетилась, она и без часов поняла, что проспала то время, когда ей надо вставать. Прежде-то она успевала завтрак приготовить, хоть какой-то, и баночку картошкой наполнить, чтобы на работе Костик мог ее поесть. «Господи, – думала в отчаянии, поглядев, как спит ее сын, один профиль от него остался… И шея цыплячья! – Господи, за что же людям эта всемирная мука, война! Накажи ты, господи, лютым судом тех, кто ее затеял!»

Руку протянула к нему и вдруг почувствовала, что сердце не пускает нарушить этот и без того короткий сон. В раздумье постояла и преодолела себя, позвала:

– Костик… Костик… – негромко, правда. – Вставай, сынок, на работу пора!

Он проснулся. Поднял голову, только глаз разомкнуть не мог.

– Сейчас… Мам… Сколько?

– Да много! Ты уж поднимайся, я-то ведь сама проспала! Слышь?

Не открывая глаз, он кивнул и уткнулся в подушку:

– Мам… Я чуть-чуть… Я совсем немножечко… Ну, секундочку… Мам…

– Да какое чуть-чуть! – всплеснула руками. – И оно кончилось! Костик! – она схватила его за плечи и стала тянуть его на себя, и приговаривать, ласково поднимая, лишь так можно справиться с его всесильным оглушающим сном. – Ты же у меня ударник… Танки делаешь… Ты у меня молодец… – И когда дотянула до того, что он уже сидел, а не лежал, схватилась, не успев отдышаться, побежала к керосинке. – Ну теперь сам вставай! Я тебе чайку налью!

Костя как сидел с закрытыми глазами, нащупал одежду, штаны и рубаху свою фезеушную надел и ремешком подпоясался. Все это не открыв ни разу глаз. Подсел привычно к столику, опустил голову на руки. Уснул!

– Вот он, чаек-то, – приговаривала мать за занавесочкой, стараясь, чтобы Костик слышал ее голос и не спал. – Елочкой заварила… Елочка, она десна укрепляет.

Вынесла чайник, охнула:

– Костик! Ну что ты со мной делаешь! Ведь опоздаешь!

При грозном слове «опоздаешь», настолько грозном, что он и во сне иногда видел, в самых страшных снах, это опоздание, Костик вскочил и бросился к двери.

– Да куда же ты! – вслед крикнула мать. – А чай?

– Мам, ну какой чай… – Костик едва расщеплял глаза. Вдруг как стоял, так и уткнулся в дверной косяк. Стоя заснул. Но при этом какая-то часть мозга у него самоохранительно работала, потому что ему казалось, что он уже идет на работу, и он бормотал слова, что он пошел… Он уже пошел… Он… При… по… шел…

– Ах ты! – тетя Тая стала шарить по карманам. Нащупала флакон нашатыря, который носила при себе постоянно. Не первый раз такое! Она открыла стеклянную притертую пробочку и сунула горлышком прямо в нос Костику. – Ну, ну!!! Шел и не дошел, – проворчала. – А ты дыши глубже… Вот так… И еще…

Костя вдруг замотал головой и окончательно проснулся. Даже глаза прояснели.

– Ух, мать! – проговорил уже осознанно и отодвигая рукой ненавистный флакон. – Ну, мать, придумала! Фашисты газами не травят так мирное население…

– Зато в мозгах просветлело, – оправдывалась она и, перекрестив Костика на дорогу, спрятала злополучный флакон в карман.

Посмотрела в окошко, как он идет, со спины карликовый старичок, сутуловато горбясь, засунул руки в карманы. Вспомнила, что не положила ему в банку картошки, а значит, останется он на целую смену голодный. Вздохнула, виня себя и эту ночь, что так расстроилась она по приходе с фронта соседа Василия от этих разговоров, бередящих душу. Столько остерегалась, а тут распустила слюни. «Переживем», – пробормотала про себя. Это слово было единственной подпоркой ей во всю войну. А что оно по-настоящему-то означало, она и думать не хотела. Надо пережить, раз Костик при ней. Одна бы она не стала переживать. И сейчас так подумалось: «Переживем». Она и представить не могла, чем кончится для нее с сыном этот светлый апрельский день, который так солнечно начинался с синего размытого неба и терпких запахов от земли.

Но за час или больше до выхода Костика прошел по этим же улицам высокий человек во френче из дорогого английского сукна и в модной, наверное, трофейной шляпе, принеся с собой кроме веселой энергичности что-то разрушительное и даже роковое, предопределившее судьбы многих людей в поселке, в том числе Костика и его мамы.

Провернулись какие-то шестеренки в межгалактических часах, и ничего нельзя было изменить или повернуть вспять. И хоть сам виновник этих грядущих событий успел приятно выпить и даже заснуть, беспечно прихрапывая на Зининой широкой постели с пестрым лоскутным одеялом, все остальные, или многие из них, такие, как Толик по кличке Василек, и Катя, и Букаты, и Зина, и сам Костик, и даже инвалид дядя Вася, были в движении, и движение это несло их навстречу друг другу к тому неизбежному будущему, которое в них произошло раньше, чем наступило наяву.