Ярмарка. Вовсю! Нелепица на нелепице. Лейпциг гудит. Суетится Лейпциг. Но площадь вокзальную грохот не за́лил. Вокзалы стоят. Бастуют вокзалы. Сегодня сказали хозяевам грузчики: «Ну что ж, посидимте, сложивши ручки!» Лишь изредка тишь будоражило эхо: это грузчики бьют штрейкбрехеров. Скрипят буржуи. Ходят около: — Товарищи эти разденут до́гола! — Но случай буржуям веселие кинул: Советы в Лейпциг прислали пушнину. Смеясь, тараканьими водят усами: — Устроили стачечку — лопайте сами! Забудете к бунтам клонить и клониться, когда заваляются ваши куницы! — Вовсю балаганит, гуляет Лейпциг. И вдруг буржуям такие нелепицы (от дива шея трубой водосточной); выходит — живьем! — комитет стачечный. Рукав завернули. Ринулись в дело. И… чрево пакгауза вмиг опустело. Гуляет ярмарка. Сыпет нелепицы. Гуляет советским соболем Лейпциг Страшны ли рабочим при этакой спайке буржуевы белые своры и стайки?! УЖЕ!
Уже голодище берет в костяные путы. Уже и на сытых наступают посты. Уже под вывесками выхващиваются хвосты. Уже на Kurfürstendamm’e ночью перешептываются выжиги: «Слыхали?! Засада у Рабиновича… Отобрали «шведки» и «рыжики». Уже воскресли бывшие бурши. Показывают буржуйный норов. Уже разговаривают языком пушек Носке и Людендорф. Уже заборы стали ломаться. Рвет бумажки ветра дых. Сжимая кулак, у коммунистических прокламаций толпы голодных и худых. Уже валюта стала Луна-парком — не догонишь и четырежды скор — так летит, летит германская марка с долларных американских гор. Уже чехардят Штреземаны и Куны. И сытый, и тот, кто голодом глодан, знают — это пришли кануны нашего семнадцатого года. КИНОПОВЕТРИЕ Европа. Город. Глаза домищами шарили. В глаза — разноцветные капли. На столбах, на версту, на мильоны ладов: Мятый человечишко из Лос-Анжело́са через океаны раскатывает ролик. И каждый, у кого губы́ нашлося, ржет до изнеможения, ржет до колик. Денди туфлястый (огурцами огу́рятся) — к черту! Дамища (груди — стог). Ужин. Курица. В морду курицей. Мотоцикл. Толпа. Сыщик. Свисток. В хвост. В гриву. В глаз. В бровь. Желе-подбородки трясутся игриво. Кино гогочет в мильон шиберо́в. Молчи, Европа, дура сквозная! Мусьи, заткните ваше орло́. Не вы, я уверен,— не вы, я знаю,— над вами смеется товарищ Шарло́. Жирноживотые. Лобоузкие. Европейцы, на чем у вас пудры пыльца? Разве эти чаплинские усики — не всё, что у Европы осталось от лица? Шарло. Спадают штаны-гармошки. Кок. Котелочек около кло́ка. В издевке твои комарьи ножки, Европа фраков и файфоклоков. Кино заливается щиплемой девкой. Чарли заехал какой-то мисс. Публика, тише! Над вами издевка. Европа — оплюйся, сядь, уймись. Чаплин — валяй, марай соуса́ми. Будет: не соусом, будет: не в фильме. Забитые встанут, забитые сами метлою пройдут мировыми милями. А пока — Мишка, верти ручку. Бой! Алло! Всемирная сенсация. Последняя штучка. Шарло на крыльях. Воздушный Шарло. |
