«Объект искусственного или неизвестного природного происхождения,» – голос ИИ звучал, как никогда, сосредоточенно. «Материал не соответствует ни одной записи в минералогической или синтетической базе данных. Температура поверхности: -203.15°C, локально на 0.8°C выше окружения. Источник сигнала расположен непосредственно за ним или является его частью.»

«Он… прекрасен,» – выдохнул Марк, завороженно глядя на изображение.

«Прекрасен и чертовски странен,» – добавила Ольга. «Как его вытаскивать? Он же явно хрупкий… или нет?»

«Ева, ты видишь?» – Арсений повернулся к экрану с изображением капитана. Его лицо было бледным от волнения, глаза горели. «Это… это оно! Наследие «Розетты»! Артефакт!»

Ева Волкова молча смотрела на экран мостика, куда передавалось изображение из шурфа. Весь ее скепсис, вся осторожность разбились о очевидность этого объекта. Он не был игрой света. Он не был помехой. Он был реальностью, нарушающей все известные законы. Ее сердце бешено колотилось.

«Вижу, Арсений,» – ее голос был тихим, но твердым. «Протокол «Альфа-Омега». Максимальная осторожность. Орфей, все данные – пятикратное резервное копирование, прямой поток на «Анапке». Арсений, попробуй взять образец поверхности. Микроскребком. Микроскопическую частицу.»

«Понял,» – Арсений сглотнул, его пальцы снова обхватили рукояти управления манипулятором. Крошечный манипулятор с алмазным скребком на конце медленно, с ювелирной точностью, приблизился к мерцающей поверхности объекта. Все в кабине «Пионера» замерли, затаив дыхание. Даже Ольга перестала шутить.

Кончик скребка коснулся темно-синей поверхности. Раздался едва слышный щелчок, больше ощущаемый как вибрация через манипулятор, чем слышимый.

И в этот момент Арсений Лебедев вскрикнул. Не от боли. От невыразимого шока. Его глаза закатились, тело затряслось в конвульсиях, пальцы соскользнули с рукоятей. Он откинулся в кресле, уставившись в потолок кабины, но видя нечто совершенно иное.

Видение:

Не холод кометы. Не тесная кабина. Бескрайний океан чистого, золотого света. Он был частью этого света. Нет, он был этим светом. И свет был Любовью. Абсолютной, всеобъемлющей, безусловной. Он чувствовал каждую пылинку на комете, каждый атом в своем теле, каждый трепет мысли на «Анапке» и… дальше, до самой Земли, как единое, пульсирующее, живое целое. Грань между «я» и «не-я» исчезла. Была только блаженная, экстатическая связь со Всем. Знание, что он не одинок, никогда не был и никогда не будет. Это было… возвращение Домой.

«Арсений!» – закричала Ева, вскочив с кресла на мостике «Анапке». «Орфей! Что с ним?!»

«Физиологический шок!» – голос ИИ прозвучал резко, без обычной плавности. «Скачок энцефалограммы за пределы шкалы! Адреналин! Сердечный ритм критический! Доктор Петрова!»

В кабине «Пионера» началась суматоха. Ольга бросилась к Арсению, пытаясь удержать его дергающееся тело. Марк отчаянно искал трикодер, чтобы снять показания.

«Внимание!» – зазвучал голос «Орфея», перекрывая хаос. «Зафиксирован мощный импульс неизвестной энергии из объекта! Распространяется со скоростью света!»

На мониторах «Анапке» все датчики зашкалило. По комете пробежала слабая, но видимая волна синеватого свечения. А на Земле, в этот самый момент, тысячи людей по всей планете неожиданно вздрогнули, почувствовав странный, теплый толчок где-то глубоко внутри, заставивший их на миг забыть о суете и посмотреть в небо с необъяснимым чувством… единства.

А Арсений Лебедев, застыв в конвульсивном напряжении, шептал одно и то же слово, срывающееся с губ в пене слюны и восторга:

«Агапэ… Агапэ… Агапэ…»

Холодная тайна кометы Чурюмова—Герасименко была нарушена. И первым, кто ощутил ее невыразимую, всесокрушающую силу, стал человек, чье сердце уже давно знало дорогу к одному источнику тепла – к женщине, чей голос сейчас звал его из ледяной бездны отчаяния. Но путь назад к обычному «я» уже был отрезан. Найденный Артефакт – «Эйдос Агапэ» – начал свою работу.

-–

Глава 3. Пробуждение Эйдосов.

Тишина на «Анапке» была гулкой, натянутой как струна. Арсения Лебедева, все еще трясущегося, с пеной у губ и глазами, закатившимися под веки, доставили в лазарет. Анна Петрова колола ему седативное, ее руки были тверды, но в глазах читался ужас. На мониторах ЭЭГ бушевала невиданная буря – всплески активности, напоминающие эпилептический статус, но с паттернами, не имеющими аналогов в медицинских базах. Он шептал, бормотал, кричал обрывки фраз на неизвестном языке и одно слово: «Агапэ… Агапэ…»

«Энергетический импульс достиг корабля, Капитан,» – голос «Орфея» звучал с непривычной… тяжестью? Как будто ИИ говорил сквозь помехи. «Характер излучения – неизвестен. Проникающая способность – экстремальная. Экранирование неэффективно. Рекомендую…»

Голос оборвался. Не на тишину, а на резкий, пронзительный визг в динамиках, заставивший всех на мостике вскрикнуть и схватиться за уши. Одновременно свет погас, сменившись аварийным красным мерцанием. Корабль содрогнулся, не от удара, а словно от внутреннего взрыва. По всем коридорам, сквозь броню, прошла волна… не звука, не света. Ощущения.

Для Евы Волковой это было как падение в теплый океан. Океан чистого, немыслимого блаженства. Боль в старом переломе ключицы, ноющая после долгой вахты, растаяла мгновенно. Усталость, страх за Арсения, гнет ответственности – все это смыло, как песок с берега. Она ощутила каждого члена экипажа не как метки на схеме, а как яркие, теплые искры жизни рядом. Особенно одну искру – ту, что горела ярко и тревожно в лазарете. Арсений. И в этот миг абсолютного единения, когда грань между ней и миром истончилась до прозрачности, ее накрыло волной воспоминания. Не видения, а сенсорного, обжигающе реального.

Воспоминание:

Жаркая ночь Марса. Один из первых биокуполов проекта «Оазис». Они, молодые, амбициозные, только что закончившие изматывающий совместный проект по адаптации лишайников. Слишком много красного вина местного производства. Слишком много споров, перешедших в смех, а потом… в молчание. Ее спина, прижатая к прохладному стеклу иллюминатора, за которым плыли марсианские дюны. Его руки, грубые от работы в лаборатории, скользящие под тонкой тканью рубашки, исследующие изгибы ее талии, ребра, тяжелые, упругие груди. Его рот, горячий и настойчивый, на ее шее, затем на губах. Треск расстегиваемой молнии комбинезона. Шепот ее имени – «Ева…» – смешанный со стоном. Запах его кожи – пыль, пот и что-то неуловимо электрическое. Его тело, входящее в нее с нетерпеливой силой, заполняющее все пространство, все мысли. Ритм, нарастающий, как песчаная буря за стеклом. Ее крик, заглушаемый его поцелуем, когда волна накрыла ее целиком, смывая все, кроме этого жара, этого трения, этого единства…

Ева ахнула, схватившись за пульт. Ее тело вспыхнуло, как тогда, на Марсе. Каждая клетка помнила этот жар, эту полноту. Стыд, восторг и невероятная, животная потребность смешались в ней. Она оглянулась. Инженер Соколова, только что вернувшаяся с «Пионера», стояла у шлюза, прижав руки к груди. По ее щекам текли слезы, а на лице сияла блаженная улыбка. «Они живы…» – прошептала Ольга, глядя в пустоту. «Папа… мама… я чувствую, они счастливы… там…» Для нее волна стала проводником к давно потерянным родителям, к ощущению детской защищенности.