Душевная боль достигла пика и застыла, ледяная хватка отчаяния стиснула мятущийся разум. Со щемящим сердцем, с мукой Элиар смотрел и смотрел на умирающего наставника.

Еще долго он стоял у кровати, не поднимаясь с колен, не замечая ничего вокруг, не выпуская из своей руки безжизненную ладонь Учителя. Зловещее ожидание истощило, выпило все силы: от него словно бы осталась одна только хрупкая пустая скорлупа. В какой-то миг, подняв голову и устремив взгляд в недавнюю белую круговерть за окном, Элиар увидел лишь тьму и понял, что в городе уже приютилась ночь.

На прощание поцеловав руку Учителя, Элиар поднялся и ненадолго вышел, притворив за собою двери так тихо, будто боялся разбудить. Не сразу он заметил, что Яниэр не ушел, а продолжает стоять тут же, неподалеку от входа в опочивальню, по-видимому, ожидая его появления. Первый ученик выглядел еще более уставшим и осунувшимся, чем утром. Но даже крайняя степень утомления не смогла стереть печаль с его бледного лица.

— Ты что, был здесь все это время? — стараясь стряхнуть с себя слабость, грубовато спросил Черный жрец, остановившись.

— Отдал нужные распоряжения и вернулся, — слабо улыбнулся в ответ Яниэр. — Хотел скрасить твое одиночество.

Элиар покачал головой, удивленный несвойственным Яниэру доброжелательным отношением.

— Иди отдыхать, Первый ученик, — отрывисто велел он. — Впереди еще много забот. Не волнуйся, я буду здесь, подле Учителя. Если что-то случится, тебе дадут знать.

Яниэр приблизился и, не говоря лишнего, мягко положил ладонь ему на плечо. Так было лучше всего: утешительные слова только мучают и растравляют душу. Возможно ли слушать их без боли, без горечи?

К тому же Первый ученик, должно быть, не меньше его самого подавлен и нуждается в утешении. Несмотря на всегдашний холодный и неприступный вид северянина, Элиар был уверен: боль грядущей утраты свила гнездышко и в его сердце. Не показанные никому слезы прочертили влажные дорожки на его лице.

— Я буду рядом, — только и сказал Яниэр, — на случай, если окажусь нужен.

Элиар кивнул и молча посмотрел на соученика, будто взглядом силился передать то, что скопилось в душе за минувшие трудные дни. Чувство глубокой безнадежности и вновь приближающегося сиротства вдруг объединило их, погасило угли долго тлеющего раздора. Тот, кто молод и слаб сердцем, часто ранит самих дорогих людей. Обида порождает обиду, и нужно сделать большой шаг, чтобы преодолеть ее и встать над прошлым.

— Неужели сейчас все кончится? — неожиданно для самого себя растерянно спросил Элиар.

Одиночество всегда шагало за ним по пятам, и Элиар слишком хорошо знал его неумолимую поступь. Несмотря на все разногласия, Яниэр оставался единственным близким человеком, человеком из общего прошлого, который, как когда-то и его сестра-близнец Янара, мог понять глубину чувств Элиара. В присутствии Яниэра Черный жрец невольно находил облегчение: истерзанное сердце его переносило печали не в одиночку.

В этот миг Элиар невольно испытал восхищение силой духа Первого ученика: видеть настолько мучительную чужую боль, утешать и не показывать при этом своей, почти наверняка столь же чудовищной, — нельзя не признать, для такого нужно иметь колоссальный внутренний стержень.

Черный жрец вспомнил, как, много лет назад, позабыв о гордости, Яниэр стоял пред ним на коленях, целовал руку и смиренно просил отдать тело Учителя для погребения. И хоть Элиару было тяжело принять это, тяжело расстаться с Учителем навсегда, справившись с собою, он рассудил, что Красный Феникс заслуживает погребения согласно древним традициям Лианора. Он отдал Яниэру священное тело наместника небожителей, чтобы тот сделал все как положено.

Теперь же Элиар и сам готов был преклонить колени и просить Первого ученика спасти Учителя. Если бы только Яниэр мог… но, увы, этого не мог никто на всем белом свете.

На ум вдруг пришли воспоминания об их единственном с Учителем совместном визите в павильон Красных Кленов. Долгие дни, когда дождь колотился в окна вместе с яркой осенней листвой. Долгие вечера, когда они вдвоем шагали по извилистой дорожке до Красного источника и обратно. Повинуясь капризному изменчивому ветру, под ногами Учителя, точно пурпурная река, текли блестящие от воды листья. О, как обожал он те туманные лесные вечера, как был очарован их таинственной атмосферой! Выходец из засушливых Великих степей, он наслаждался пьянящим землистым запахом дождя, врывающимся во все помещения, вслушивался в дробный перестук капель по крышам… который, кажется, до сих пор стоял в ушах.

Вспоминая, как случайный неуловимый росчерк дождя высыхал на нежно-белой щеке Учителя… как голоса лесных птиц пробивались сквозь влажное марево тумана, как рот его наполнял медовый сок сладчайшей осенней хурмы, Элиар почувствовал: грудь его распирает огромная, всепоглощающая, растущая пустота, которая не могла уже уместиться внутри.

— Мне страшно, старший брат. — На сей раз при этом подчеркнуто вежливом обращении в голосе Черного жреца не было ни намека на издевку. — Не уверен, что выдержу это снова. Я не знаю, что делать… что еще могу я сделать?

Когда Элиар второй раз побывал в горном приюте павильона Красных Кленов, явился незваным, все пошло прахом. Как долго, мучительно долго смотрел он на истекающего кровью Учителя в ту их последнюю встречу… не зная, что она последняя.

Боль, боль, боль. Ничего, кроме боли, не осталось в мире. Яниэр не ответил: слова были не нужны. Но от того, что он оставался здесь и позволял изливать сердце, от его молчаливой поддержки и сопереживания Элиару становилось немного легче.

— По ту сторону разбитого сердца всегда скрывается мудрость, — чуть слышно произнес Яниэр, обращаясь словно к самому себе, успокаивая и самого себя тоже.

— Значит, все и в самом деле кончено? Никаких шансов нет?

Яниэр с грустью посмотрел на него странными пустыми глазами и замолчал, словно бы раздумывая, стоит ли отвечать.

— По правде говоря, предполагаю, существует один совсем крохотный шанс, — нехотя признался он. — Но вряд ли Великий Иерофант пойдет на огромный риск ради крохотного шанса.

— Что? — мгновенно собравшийся Черный жрец не поверил своим ушам. — О чем это ты? Неужели есть еще какое-то лекарство?

— Есть, но… лекарство столь сильнодействующее, что может оказаться опаснее болезни.

— Что может быть опаснее смерти? — Элиар уставился на Первого ученика тяжелым неподвижным взглядом. — Разве Учитель может умереть дважды?

— Нет, Учитель не может… — Яниэр замялся, с очевидным трудом подыскивая слова. — Однако, если мы решимся вмешаться в естественный ход вещей, велик шанс, что вместе с Учителем умрешь еще и ты. Такого исхода допускать нельзя: Учитель хотел спасти тебя, а значит, ты должен жить. Такова была его воля.

Элиар нахмурился. Конечно, повиновение Учителю достойно, но не должно идти в ущерб его жизни. А от последних слов соученика в недопустимом, кощунственном прошедшем времени Элиара и вовсе передернуло.

— Учитель еще не умер, — резким тоном напомнил он.

— Хорошо, — покладисто согласился Яниэр и тут же поправился: — Такова его воля.

— Я думал, ты сделал для Учителя все, что мог.

— Я сделал даже больше, — с тенью усталости в голосе подтвердил Первый ученик. — Но ты… ты можешь сделать кое-что еще.

Элиар поднял брови в искреннем недоумении.

— Я? Я ведь даже не лекарь. Что могу сделать я, если ты бессилен?

— Кое-что можешь… — все так же туманно отозвался Яниэр.

Кажется, сомневаясь, стоило ли вообще затевать весь этот разговор, он по-прежнему нерешительно ходил вокруг да около. Это ужасно раздражало, и в то же время Элиар чувствовал, что с каждым мгновением ожидания сердце его преисполняется отчаянной, сумасшедшей надежды.

Наконец, под давлением повисшего в воздухе требовательного молчания, Яниэр сдался.

— Если исцелять физическое тело бесполезно, — осторожно заметил он, — можно попробовать воздействовать на более могущественное духовное тело, астральную сущность Учителя — великого красного феникса, сгорающего и возрождающегося в первоогне.