Если бы только было возможно вернуться в те самые первые дни его ученичества, тогда казавшиеся невыносимыми. Сцены сами собой разворачивались в голове: воспоминания текли легко, как вода.

Иногда представлялось, что в его жизни не было ничего, кроме боли и тьмы, но, глядя правде в глаза, случались и редкие моменты радости. Он хранил их в сердце и вспоминал с неизменной нежностью.

О, на самом деле то были беззаботные и радостные дни.

В то время чувства и мысли его были необычайно просты, но сильны. Нередко они захватывали его целиком, не давая возможности размышлять и анализировать.

Неожиданно для самого себя Красный Волк полюбил долгие прогулки по укромным внутренним бухтам Красной цитадели. Он брел вдоль морского берега сквозь густой летний зной, а кровь плавилась и текла по венам забродившим молодым вином.

Морские пейзажи Ром-Белиата сильно отличались от привычных глазу необъятных просторов Великих степей, особенно удивительной казалась крохотная бухта с золотоносным черным песком, где на побережье все лето дивно цвел красный шиповник. Здесь были и выброшенные капризными волнами белые завитки морских раковин, шумящие дыханием океана, и горячие плоские камни, очень старые, отшлифованные тысячами лет трудолюбивого прилива. Терпение и настойчивость воды сгладили все шероховатости, сточили острые грани.

Посещать это крайне живописное место без дозволения верховного жреца было строго запрещено: Учитель нередко приходил сюда, ища отдыха и уединения, иногда вместе с учениками, желая развеяться в близкой компании. В бухте Черного Песка гостей ожидали изящный летний павильон, в котором было приятно укрываться от нестерпимой жары, и эллинг для маленьких прогулочных лодок.

В то первое лето в храме, помнится, стояла изнуряющая духота. Нарезанное тонкими ломтиками чуть подсоленное яблоко помогало справиться с обезвоживанием и не заболеть от солнца. Разгоряченный влажный воздух звенел и вибрировал от стрекота цикад и днем и ночью. Со временем чуткий слух Элиара начал различать пять или шесть разновидностей, поющих на разные голоса.

Порою в перерывах между тренировками, когда ветер с моря стихал и устанавливались самые жаркие полуденные часы, они прогуливались по побережью все вместе, втроем, прихватив с собой нехитрый инвентарь старинной игры аристократов Лианора: перьевые воланы и легкие плетеные ракетки.

Уже скоро Элиар овладел одной хитростью и научился бить так, что волан получал бешеную скорость и совершенно непредсказуемую траекторию полета. Отбить такую подачу было невозможно, и игра заканчивалась очень скоро, практически не успев начаться. Но разве не в этом смысл любой игры — победа, быстрая и безоговорочная победа?

Но почему-то Учитель и Первый ученик не разделяли его мнение. Кажется, иногда бесхитростная радость от простых мелочей могла быть лучше, чем решительное превосходство и обладание. Демонстрируя редкую мягкость и плавность движений, эти двое могли забавляться долго, растрачивая попусту спокойные часы, неторопливо перекидывая друг другу волан сквозь струящийся солнечный свет и беседуя о глупостях и пустяках. Это довольно бессмысленное времяпрепровождение раздражало, но уйти по своей воле Элиар не мог: ученик обязан находиться подле Учителя, пока тот не даст какого-нибудь распоряжения или позволения покинуть его.

Однако помимо воли упругие звуки ударов о ракетку, вздохи и шепоты маховых перьев вгоняли Элиара в странное дремотное состояние умиротворения. Временами он почти засыпал под эти ритмичные, успокаивающие, почти медитативные звуки, свернувшись на горячем песке клубочком, точно уставший рыжий волчонок. Яркие солнечные зайчики играли на легкой ряби, белая пена ползла по черному вулканическому песку, а на коже его сверкала морская соль и блики лениво перекатывающихся волн.

Он засыпал с неясной мыслью о руках Учителя, которые спасли его однажды из хищной морской пучины и подарили новую жизнь.

Да, первое время он был крайне расстроен тем, что против воли оказался в Ром-Белиате, сердце переполняли гнев и тоска по дому. Но, к его вящему удивлению, Учитель оказался недоволен таким поворотом ничуть не меньше. Казалось, Красный Феникс вовсе не хотел становиться его Учителем — Учителем необразованного, замкнутого и озлобленного полукровки, одиночки, силой отнятого у родных. Но дни сменяли дни, и понемногу они как будто привыкали друг к другу; взгляд Элиара, незаметно от него самого, стал постоянно прикован к статной фигуре Учителя. Даже когда он вполглаза дремал на песке или усиленно делал вид, что занят совершенно другими делами, Учитель никогда не выходил из поля его зрения.

Меж тем партия незаметно заканчивалась, и вот уже Яниэр протягивал Учителю чашу свежей розовой воды с ароматными лепестками, чтобы тот мог ополоснуть руки.

Элиар рассерженно фыркает сквозь сон: Первый ученик всегда вел себя так, словно имел исключительное право на внимание их общего наставника. Эта высокомерная манера сильно уязвляла, жалила в самое сердце, но Элиар никогда, никогда не признался бы в этом.

Заметив его реакцию, Учитель бросает на него насмешливый взгляд, и Элиар отчего-то успокаивается. Цвету этих глаз подспудно хотелось покориться, как ни противоестественна была сама эта мысль для гордого выходца из Великих степей. Но могли ли в самом деле принадлежать живому человеку такие поразительные глаза — словно редкие драгоценные камни, выуженные со дна морского? Они приковывали внимание, завораживали, проникали в самую душу… Воистину, то были глаза не смертного, но небожителя.

Солнце отливало огненно-красным — таким оно бывает только на исходе лета, пока не подул первый осенний ветер. В воздухе висели спокойствие, влажность и соль. А где-то там, на самой границе слуха, прозрачные ручьи Ром-Белиата звенели как сталь, вливаясь в безграничный океан…

По сей день Элиару порой снилось то памятное место. Всякий раз он слепо бежал сквозь цветущие ветви персика, колотящие его по лицу, пока наконец не вырывался из их цепких клешней на знакомое побережье. Но вновь и вновь заповедная бухта оказывалась пуста: ни Учителя, ни Яниэра не удавалось встретить там снова, хотя бы во сне. Не было даже неверных силуэтов у кромки воды, не было цепочек легких следов, быстро пропадающих на вязком черном песке, не было знакомых голосов. Ничего, совсем ничего, что когда-то сделалось для него так дорого. Эта пустота ошеломляла, сбивала с ног и рождала в душе смятение и холодную горечь. Тогда он начинал звать их, звать их обоих, даже ненавистного высокомерного Яниэра… звать как глупый потерявшийся ребенок… но отчаянному зову отвечали лишь тишина да шелест равномерно набегающих волн.

Он оставался один, ждал их на пустом берегу. Море неустанно катило свои воды… то самое море, которое так любил Учитель. Из-за далеких просторов которого приплывали когда-то на их берега грозные армады Лианора.

В какой-то момент мирный шелест вдруг сменялся рокотом, тревожным барабанным громом отбивая биение его собственного сердца. Ветровые волны поднимались, а звуки падали, как тяжелые капли дождя, и Элиар немедленно застывал, завороженный неясным предчувствием неизбежности. Ветер резко срывал с волны искристые соленые брызги и бросал ему в лицо, как слезы. Прибой горчил, а на влажном полотне черного песка алой акварелью растекался закат.

Те давно прошедшие времена ученичества были поистине безмятежными. Они пришлись на золотой век в истории Материка, безопасный и мирный век благоденствия. Но с расцветом храма Полуденного Солнца началось неуклонное возвышение Бенну. Это положило начало затяжному конфликту, в котором и сам Элиар, увы, сыграл немалую роль. Между двумя великими городами Оси развернулась жестокая борьба за лидерство, закончившаяся только с уничтожением Ром-Белиата и гибелью Учителя.

Воспоминания вскрывали старые раны.

Однако что толку вспоминать то, что никогда не повторится. Нужно думать о трудностях дня сегодняшнего, благо их тоже хватало с избытком. Невозвратность прошлого — недостаточная причина, чтобы чувствовать себя одиноким.