Элирий зябко передернул плечами. Дурное воспоминание, которое он уже отогнал однажды, без спросу заявилось вновь. Необычайно ясно вспомнил он свою вторую смерть — и, видят небожители, лучше бы не вспоминал. Больно… как же это было больно. Кто придумал, что смерть — это покой? Нет, смерть — это невыразимая мука.

Сама по себе любая смерть причиняла боль — не физическую, хотя и это тоже, а некую непередаваемую ментальную боль, которая происходила, вероятно, от разделения духа и тела, прежде неделимых, бывших единым целым. Смерть же на алтаре, насильственная, мучительная, словно бы выскребла его дочиста, отняла все до последней капли и оставила абсолютно пустым. Тело и кровь его принадлежали жрецу Черного Солнца, свершающему жестокий ритуал, душа же отныне принадлежала небожителям, принесенная в жертву искупления грехов всего мира. В какой-то момент от него не осталось ничего. Какое страшное слово… Элирий мысленно попробовал его на вкус и поморщился.

Да, ему самому, увы, от себя не осталось совсем ничего: только забвение, только выстраданное небытие.

В небытии не было ни тьмы, ни света, ни времени, ни безвременья. Только боль разрывала грудь и разум, но и ее, как оказалось, нельзя было сберечь — на память о жизни, что он прожил. На память о самом себе.

Все исчезало.

Это было похоже на то, как совсем недавно тело его бессильно падало в черную озерную воду в непроходимых болотах Ангу.

Была только вода. Ледяная вода заливала нос и рот, заполняла собой всю окружающую реальность. В мире не осталось ничего, кроме этой воды и холода, овладевшего им почти мгновенно. Жестокий холод вполз не только в плоть, но и в кости, и в самую его душу. Все, что успел сделать великий Красный Феникс Лианора, — несколько неловких гребков, прежде чем озеро поглотило его, приняло его целиком.

Это было совсем не то же самое, что ласковый летний океан, из глубин которого спас он когда-то волчонка. Неожиданно вспомнилось: вокруг было столько света! А сквозь хрустальную толщу прозрачной воды прорастали причудливые трещинки воздушных пузырьков, во все стороны расходящихся от их движений…

Сейчас же Элирия затягивало все глубже в бездну, где не было никаких цветов, никаких звуков. Промокшая насквозь плотная ткань дорожных одежд стремительно схватывалась ледком и, отяжелев, тащила его на дно. Лотосная кровь замедлилась, загустевая в жилах точно ртуть, пульсации ритма слабели. Живой мир неумолимо отдалялся и таял, и каждое следующее мгновение грозило остановкой сердца или смертью от переохлаждения. В какой-то момент показалось — пронизывающий насквозь, разъедающий тело холод исходит вовсе не от воды, а из его собственной погибшей души… мертвой души, против всех законов зачем-то вернувшейся из небытия.

В тот жуткий миг Элирий почти смирился с тем, что снова умрет, — это казалось неизбежным, неотвратимым, безысходным. Явился знакомый страх и предощущение смертной боли. Сопротивляться холоду невозможно: он успокоил отчаянно мельтешащие мысли, выстудил чувства. За каких-то пару-тройку циклов дыхания Элирий почти полностью утратил ощущение плоти, словно бы снова лишился тела, словно бы снова упокоился на илистом дне посреди холодной безмолвной пустоты и одиночества. Нет, он уже не надеялся выбраться, не чаял остаться в живых. Тело почти полностью потеряло чувствительность, но каким-то чудом он вдруг почувствовал прикосновение — слабое, далекое прикосновение руки, дотянувшейся до него в пучине.

Хвала небожителям, волчонок нашел его и вытащил из страшной бездонной тьмы на берег. Он был спасен, лежал на твердой земле… лицо его заливал призрачный звездный свет, а озерная вода еще долго вытекала изо рта… и вместе с этой черной торфяной водой вытекала из него смерть.

Однако Элирий по-прежнему не мог вспомнить свою первую смерть, как и многие события, предшествовавшие ей. В ушах до сих пор стоял грохот боевых барабанов стягивавшихся к границам Ром-Белиата победоносных армий Бенну, которые они не смогли остановить, но кроме этого — почти ничего. Воспоминания возвращались неохотно, отрывочно и хаотично. Если быть откровенным, некоторые из них Элирий предпочел бы оставить в прошлом навсегда.

Однако были у всего этого кошмара и определенные добрые последствия: предав Учителя жестокой мученической смерти, Второй ученик невольно превратил его в мученика и возвысил над собою прежним. А это значит, в нынешней инкарнации кровь и душа его светлости мессира Элирия Лестера Лара очистились и приблизились по чистоте к состоянию великого просветления небожителей, путь для которого в ином случае потребовал бы десятилетий строжайших аскез и длительных уединенных концентраций. Вскоре кровь его обретет не просто прежнюю силу, но силу, намного превосходящую былые возможности.

В каком-то смысле волчонка даже стоило поблагодарить за духовное совершенствование, которое вознесло Красного Феникса выше самых смелых надежд в тот самый миг, как острый жертвенный клинок вошел в его сердце и прекратил страдания слабой плоти.

Ром-Белиат не имеет границ, вспомнил Элирий знаменитый девиз Морской Жемчужины Востока. Город, в котором он провел полжизни четыре столетних периода назад… Ром-Белиат внутри него — а значит, и вокруг него Ром-Белиат будет расти и шириться. Он начнет и проживет еще одну эру нового мира.

Вместе с ним Ром-Белиат возродится из пепла и обретет былое могущество. Он совершит это, он вновь сделает Запретный город великим.

Он сделает это для Ром-Белиата — или для себя? Или это одно и то же?

— Ром-Белиат — это я, — тихо и уверенно сказал его светлость мессир Элирий Лестер Лар, не имея сомнений, что каждый расслышит его слова.

Спокойным как вода взором сверху вниз Совершенный задумчиво глядел на Агнию и Аверия, очевидно преисполнившихся чувства трепетного страха: в традиционном глубоком поклоне, не поднимая головы, приближенные дожидались его распоряжений. Позади них набирающие силу Красные жрицы, прозванные Призраками Ром-Белиата, лежали ниц, не смея пошевелиться и привлечь к себе внимание верховного жреца. Элирий словно бы вернулся в прошлое. Словно бы храм Закатного Солнца был только что создан — для того, чтобы смертные подобострастно падали на колени на сияющий розовый мрамор, признавая величие последнего наследника Лианора, в чьих жилах сияет священный пламень тысячелепесткового красного лотоса.

Так было положено.

На Материке ему будут поклоняться вновь, как солнцу на небесах.

Глава 6

Журавль показывает когти

Эпоха Красного Солнца. Год 281. Сезон холодной воды

Молодая трава под снегом

Ангу. Журавлиная Высота

*черной тушью*

— Глупец! — с порога накинулся на него Первый ученик, едва Элиар успел прикрыть за собой дверь. — Что ты наделал? Воистину, только недалекий сын презренного народа кочевников мог совершить такую глупость!

— Я действовал по обстоятельствам! — взвился в ответ Элиар, немедленно заражаясь дурным настроением. — Не моя вина, что твой старший братец решил предать нас!

Яниэр резко поднялся из-за стола. На бледных щеках его румянец вспыхнул ярко, словно следы от пощечин. Отброшенный стул с грохотом опрокинулся на пол, и Яниэр поморщился, недовольный произведенным им же шумом и беспорядком.

— Чья это вина, мы узнаем, внимая священной воле Учителя, — холодно заметил Яниэр, скрестив руки на груди. — Он рассудит нас самым справедливым судом, явив мудрость и благость небожителей.

Помимо воли Элиар вздрогнул и почел за благо промолчать. Конечно, Учитель наверняка примет сторону драгоценного Первого ученика, а ему останется лишь опустить голову, смиренно признавая вину и ожидая положенного наказания.

— Так или иначе, наше посольство не увенчалось успехом, о чем я вынужден буду доложить Великому Иерофанту, — знакомым ровным голосом, уже потерявшим оттенки эмоций, сообщил Яниэр. — Проклятье… в первый же день переговоры зашли в тупик. Не думаю, что это обрадует Учителя.