– Ты рано хоронишь мужскую ветвь дома Хакуро, – сказала Кёко, хотя не хотела этого говорить. – У тебя всё ещё может родиться мальчик.

Кагуя-химе залпом осушила свою пиалу. Кёко поступила со своей так же. Майский зной не отпускал Идзанами даже ночью, но ей всё равно казалось, что она замёрзла.

– Это девочка, – прошептала Кагуя-химе, не поднимая тёмных глаз, и то, как безнадёжно это прозвучало, почему-то ранило Кёко. Быть может, потому что полоснуло по живому, такой же свежей гнойной ране, нанесённой её собственным дедом. – Я раскидывала камни белого кварца на песке и варила рис. Узоры получились тонкие, а рис липкий, как каша… Будь это мальчик, первое было бы широким, а второе – рассыпчатым.

Кёко фыркнула:

– Гадают геоманты, а все геоманты – люди. Людям же свойственно ошибаться. Значит, гаданиям тоже.

– Хм.

Кагуя-химе больше ничего не сказала. Её пальцы, которые должны были оставаться нежными, как у мико, но покрылись мозолями и мелкими шрамами от домашнего хозяйства, задумчиво очертили край пустой пиалы, как вторая рука очертила изгиб спрятанного под оби живота. Полгода назад пропасть между ней и Кёко засыпало землёй с могилы Акио Хакуро, а сегодня на ней, кажется, проросла трава. Кёко больше не могла на неё сердиться.

Допив третью по счёту пиалу в целительной тишине, Кагуя-химе наконец-то заговорила снова, и Кёко даже вздохнула с облегчением, что та не дала ей надолго расслабиться:

– И здесь мы подходим к вопросу о твоём замужестве… Пойми, Кёко, я вовсе не хочу обрекать тебя на несчастье! Но у меня подрастает ещё двое дочерей и вот третья на подходе, а ты – старшая из них. Уже женщина. Лунная кровь идёт у тебя с четырнадцати лет, верно? – У Кёко предательски дёрнулось правое веко. – Тебе семнадцать. Мне было столько же, когда я вышла за твоего отца. Это самый подходящий возраст. Моё сердце успокоится, если я буду знать, что ты в надёжных руках. Уверена, Мичи сможет обеспечить тебе…

– Мичи? Причём тут Хосокава?

Кагуя-химе заморгала так часто, словно ей в глаз попала соринка. Обе они думали, что просчитали и спланировали этот разговор до мелочей, и обе ошиблись.

– Мичи Хосокава – ученик господина Ёримасы, – начала Кагуя-химе осторожно. – Вы росли бок о бок с детства, как щенки в одной лежанке. Он вырос в доброго и красивого мужчину, работящего и трудолюбивого. Мне казалось это логичным. Вас с Хосокавой связывает крепкая дружба, которая, как плодородная почва, может однажды породить камелию. Вдобавок не хочу тебя огорчать, но два часа назад накодо прислали весть, что другие двое кандидатов уже нашли себе невест, поэтому остаётся только…

– Нет.

Это прозвучало резче, чем Кёко рассчитывала. Пиала со звоном опрокинулась на блюдце, благо, что пустая. Кагуя-химе всегда была сговорчивой и гибкой, будто в ней самой с рождения текла ивовая кровь – недаром дедушка Ёримаса выбрал её второй женой для Акио, – но спорить с ней она никогда не позволяла, а уж помыкать тем более. Оттого брови её – рыжие, под стать волосам, – сошлись на переносице, желваки прорезались, и она втянула воздух носом, определённо собираясь Кёко осечь.

Но не успела.

– Я не выйду замуж за Хосокаву, – заявила Кёко. – Я выйду за Юроичи Якумото.

– Что?

«Женись на ней и стань ивовой кровью».

«Люблю смотреть, как ты танцуешь…»

«Может однажды породить камелию…»

Кёко тряхнула головой. Нет, о Хосокаве и разбитом сердце – его или своём, она ещё не поняла, – Кёко подумает потом. Она не отступится от плана, который вынашивала столько лет.

Она не упустит последнюю возможность стать настоящим оммёдзи.

– Почему ты хочешь именно за Юроичи Якумото? – спросила у неё Кагуя-химе.

«В чём подвох?» – звучало это так. Кёко знала, что Кагуя-химе не дура, чтобы поверить в любовь с первого взгляда, вспыхнувшую между ними на кагура всего за день до этого момента, но на самом деле Кёко было вовсе не обязательно заставлять её верить. Было достаточно сделать так, чтобы она захотела поверить. Ведь когда хочешь, на всё прочее можно закрыть глаза.

– Он второй сын, – выпалила Кёко. Пальцы её так стиснули поясок на юкате, что едва тот не развязали. Костяшки побелели от натуги. – Первый сын Якумото, слышала, работает доктором в сёгунате, а значит, имеет там связи, что может помочь нашему положению, когда придёт время. Сам же Юроичи должен наследовать аптекарскую лавку, а это прибыльное дело. При этом он слабохарактерный и подвержен женскому влиянию, судя по его властной матери. Я слышала, как она бранит его, когда ходила на рынок за бизарами для дедушки… Всех трёх невест для него отбирала именно она, не отец. Юроичи даже принимает успокаивающую микстуру для нервов, так что им будет весьма удобно управлять, как и прибылью лавки, когда та отойдёт ему. На брак Якумото быстро согласятся, ибо не думаю, что для Юроичи теперь найдутся в Камиуре другие невесты…

– Откуда ты столько знаешь о них?

– Ты ведь меня замуж не только ради своего успокоения выдать хочешь, но и ради отсылки паланкина[30], не так ли? А семья Якумото невероятно богата, паланкин до самой крыши загружен будет! – продолжила тараторить Кёко так, будто воздух в её лёгких никак не хотел заканчиваться. Не рассказывать же, что она уже полгода бегает по крышам и, как одержимая, шпионит за всей их семьёй? – С Хосокавы же взять решительно нечего. Вдобавок он в любой момент может всё бросить и начать ездить по деревням в поисках заказов, как Акио. А ещё родители Хосокавы совершили сэппуку, а значит опозорены и у сёгуна в немилости… Юроичи Якумото куда более благоразумный выбор в сравнении с ним.

«Прости, Хосокава! Прости, Кагуя-химе».

Упоминание Акио Хакуро не прошло для неё бесследно, резко отбросило на её лицо такую же тень, какая неизбежно появляется в комнате, если заслонить ладонью свечное пламя. Чем больше Кёко говорила, тем мрачнее Кагуя-химе становилась… И тем ближе, знала Кёко, она к своей цели. Ведь именно так выглядит человек, когда признает чужую правоту, а Кёко все свои аргументы и доводы вылизала, как кошка новорождённых котят. Она готовилась полгода к этому моменту.

– Ты не боишься? – спросила Кагуя-химе вдруг. – Стать четвёртой.

«Стать мёртвой», – услышала в этом Кёко.

– Я из дома Хакуро. Я ничего не боюсь, – хмыкнула она высокомерно, поведя плечом так, что с него сползла юката. – К тому же их преследует вовсе не мононоке, а проклятие. Спроси у Хосокавы, он к Якумото ходил, проверял, знает.

– Ты говоришь так, будто проклятие – какой-то пустяк…

– По сравнению с мононоке-то? Конечно! Как только брак будет заключён, оно само спадёт, ведь явно на чёрное вдовство сделано. Да и редко какое проклятие больше трёх человек забирает. Всё сложится хорошо.

«По-другому ты меня не заставишь, – пусть у Кёко был всего один не засеребрённый глаз, но взгляд её кричал об этом. – Я сбегу, брошусь со скалы или перережу себе горло, но ни за кого, кроме Юроичи Якумото, не выйду. Я последняя надежда вовсе не для Хакуро – я последняя надежда для тебя и твоих детей. Какое тебе до моей безопасности и счастья дело? Просто согласись».

Глаза Кагуя-химе сощурились подозрительно… А затем закрылись с облегчением.

«Поверила».

– Хорошо. Пусть это будет Юроичи Якумото. Только пообещай мне одно, Кёко…

– Да?

– Не заставляй меня жалеть об этом.

– Разумеется.

«Опять поверила».

Когда-то Ёримаса сказал, что душу, обратившуюся мононоке, уже не спасти. Её невозможно упокоить – можно только заточить. Именно поэтому Кусанаги-но цуруги[31], легендарный меч семьи Хакуро, вмещал в себя десять тысяч таких душ. И каждая из них делала его лишь тяжелее, лезвие – острее, а удары – смертоноснее. Но сколько бы Кёко не вглядывалась заворожённо в лезвие, мононоке в нём никогда не отражались, даже не кричали и не рвались наружу.