Я позвонил Леденцову:

— Боря, что такое кингисепп?

— Город в Ленинградской области, — удивился майор.

— То есть что такое куннилингус?

— Сергей Георгиевич, зачем это тебе? — еще пуще удивился оперативник.

— Не тяни.

— Способ секса, — не стал Леденцов вдаваться в детали.

Я рассказал про фотографию. Он гмыкнул, и смысл его гмыка я знал: майор подозрительно относился к такому составу преступления. Мы легонько заспорили:

— Сергей Георгиевич, объясни мне, для чего девицы делают разрезы на платьях или юбчонки до пупа?

— Красота ног…

— Чтобы возбудить в мужчине сексуальные чувства. Чего же потом обижаются?

— Боря, тебя коммунякой не обзывают? Сексуальная свобода — это главный признак демократии.

— Обзывают, а я их матом. Сергей Георгиевич, вчера ездил в одну воинскую часть… На воротах самодельный плакат. Нарисованы две девицы с поднятыми руками, овчарка и слова «Девушки, берегите свою честь!» Как?

— Борьба со свиданиями?

— Свиданиями? Девки ночью лезут через забор в казармы.

В этом деле майор был мне не помощник. Да помощь мне уже не нужна.

Я вынес постановление об освобождении гражданина Малахеева из-под содержания во временном изоляторе.

Последующие два дня у меня было ощущение человека, проглотившего какую-то гадость, и она, эта гадость, внедрилась в мозг цепко, как опухоль. Противоядие я знал: отыскать источник этого чувства, проанализировать — и душа успокоится. Но источник мне был известен: прекращенное дело Ольги Черепановой. Следственная совесть… Я думал о ней каждую свободную, да и не свободную минуту.

Почему потерпевшую бил — очевидно, садизм. Последнее время мы сталкиваемся с ним все чаще.

Оля не звала на помощь. Но девяносто процентов женщин в подобных ситуациях не кричат.

Шли обнявшись. Обнявшись ли, а не прижатая ли сильной мужской рукой, да еще с упертым в бок ножом?

Все объяснимо, кроме фотографии. Нет, черт возьми, ничего тут необъяснимо! Порядочная девушка, не знавшая мужчин, вдруг ведет к себе на квартиру пьяного мужика и отдается ему. Этот куннилингус… И верил я Оле, верил. Значит, не разобрался и отпустил преступника на все четыре стороны?

Но подаренная фотография…

Дверь рванули. Соответственно, мужчина не вошел, а ворвался. На лица у меня плохая память не только из-за высокой степени близорукости, но и по рассеянности. Парадокс: подслеповатый и рассеянный следователь. Но в прокуратуре все эти изъяны отсыхали, как листья в суховей, видимо, за счет нервного напряжения.

Его, нервного напряжения, прибыло, потому что вбежавший мужчина показался мне гудевшим, как трансформаторная будка. Седые волосы взметнулись, пиджак расстегнут, скособоченный галстук болтался маятником… Он буквально шипел, не в силах произнести первых слов. Я попробовал его успокоить:

— Садитесь.

— Выпустили?

Он не сел. Его глаза, такие же, как и у дочки, с каким-то сиреневатым отливом чернильно потемнели. Я признался:

— Выпустил.

— Ольге не поверили?

— Поверил.

— Почему же выпустили?

— Мне нужны доказательства.

— Разве их мало?

— Есть и другие факты, которые ваша дочь не объясняет.

— Какие?

Я вспомнил, что его не допрашивал. Может быть, отец знает то, что скрывает дочь? Я даже вспомнил, как его звать, хотя слышал имя всего один раз:

— Олег Степанович, вы хирург, пожилой человек… Насильник заявил, что Ольга подарила ему свою фотографию, и эту фотографию предъявил. Сказал, что неоднократно приглашался в вашу квартиру и подробно описал мебель. Как вы это объясните?

— Да никак!

— А следователь обязан.

— Кому же вы поверили — вору?

— Вору? — переспросил я.

Мне показалось, что биоволна с вздыбленной шевелюры Черепанова перепорхнула на мои волосы. Вор… Почему же я прилип только к фотографии? Он же вор.

— Олег Степанович, вас когда-нибудь обкрадывали?

— Не петляйте!

— Повторяю, вашу квартиру обкрадывали?

Черепанов сел. Перестал метаться галстук. Прилегла неспокойная прическа. Выдавил он через силу:

— Ну и что?

— Когда обокрали?

— В прошлом году.

— Так, что взяли?

— Деньги, видеомагнитофон и кое-что по мелочи.

— Воров поймали?

— Где там, глухо все. Но какое отношение имеет кража к изнасилованию моей дочери?

— Не сомневаюсь, что квартиру обокрал этот Костя, заодно прихватив фотографию вашей дочери.

Он молчал. Ему требовалось время для переваривания новой информации — это у меня она легла на вспаханное поле раздумий. Я даже улыбался и как бы понуждал улыбнуться и его — дело-то двинулось. Но Черепанов спросил с долей подозрения:

— И что дальше?

— Подниму старые дела по кражам, допрошу Малахеева…

— А потом?

— Сделаю ему с потерпевшей очную ставку…

— Ну?

— Соберу все справки и предъявлю обвинение.

— А дальше?

— Передам дело в суд.

— И что?

— Получит срок.

— А потом его освободят за хорошее поведение досрочно или по амнистии, да?

— Олег Степанович, дело следователя доказать вину и передать в суд.

Черепанов встал и вышел не прощаясь. Не оценил ни моей работы, ни интуитивной догадки. Впрочем, многие потерпевшие считают, что, поймав преступника, я должен пристрелить его в своем кабинете.

Двое мужчин — один с чемоданчиком, второй с сумкой — вошли в седьмой подъезд. Поднявшись, позвонили в нужную им квартиру. Женский сварливый голос спросил из-за двери:

— Это кто?

— Это мы, — ответил один из мужчин.

— Кто это мы?

— Милицию не узнаете?

Милицию она не узнала, но поскольку милиция недавно была, то сомнений не оставалось. Все-таки дверь женщина не открыла.

— Кости нет дома.

— Когда придет?

— С минуты на минуту.

— Откройте, мы подождем в квартире.

— Не стану я открывать…

— Тогда выломаем дверь.

В передней помолчали. Затем замки нехотя звякнули. Пока они щелкали, мужчины нацепили на лица черные наглазники с прорезями. Увидев их, женщина тихонько ахнула:

— Чевой-то в масках?

— Милиция теперь в масках.

Они вошли, грубо ее отстранив. И, к удивлению Максимовны, стали раздеваться: сняли куртки и аккуратно повесили их в передней. Милицейской формы на них не оказалось, отчего черные наглазники глянулись еще более устрашающе. Незваные гости прошли в большую комнату. Максимовна всполошилась:

— Ребята, чего нахальничаете?

— Дайте-ка глянуть вашу руку, — попросил один.

— Это к чему?

Но он уже взял ее, закатал халат до локтя и вдруг ладонью зажал женщине рот. Второй мужчина мгновенно извлек из сумки шприц и сделал ловкий укол. Они постояли, пока женщина не обмякла и не закатила глаза. Уложив ее на тахту и связав на всякий случай ноги-руки, мужчины прошли в переднюю, сели и стали ждать…

Через полчаса замки задергались и заскрипели так, словно в них копались отмычками. Наконец дверь поддалась. Костя шагнул в переднюю, пошатнулся, успев схватиться за стенку. Его блуждающий взгляд успел заметить и двух мужчин:

— Во, блин, никак отморозки…

Продолжить фразу он не успел: от сильного удара в подбородок голова ударилась затылком о стену и Малахеев бы рухнул на пол, не подхвати его сильные руки. Эти же руки закатали ему рубашку и сделали укол. От выпитой водки, от удара и от укола парень отключился вглухую, словно умер. Мужчины подхватили его под руки, поволокли в комнату, набитую порнокассетами, и бросили на диван…

Слегка о себе. Я не выступаю на собраниях, не хожу на банкеты и не посещаю увеселительных заведений. Одинокий волк. И следственный кабинет — лучшее место для меня. Допрашиваю людей по одному, на очной ставке — по двое, и лишь на опознании набирается до десятка.

Но есть одно следственное действие, которое по общественному накалу сродни спектаклю, где режиссером выступает следователь. Уж не говоря про серьезность преступления — на мелочь следователь прокуратуры не выезжает, — приходится организовывать работу двух экспертов, двух понятых, десятка оперативников, и зачастую все это на глазах собравшейся толпы.