Наконец, множество слов монголо-бурятского языка вошло в состав русского языка, которым говорят казаки и крестьяне, так, в сборнике слов русского наречия Нерчинского округа, составленном одним тамошним священником, записано 96 слов чисто-монгольских или бурятских, совершенно усвоенных местным русским наречием и бессознательно произносимых как коренные славянские слова.

Как в Забайкальской области, так и в Верхоленском крае русское население значительно ассимилировалось с туземными бурятами и тунгузами. По рекам Илге и Тутуре, особенно в селениях, находящихся в вершинах этих рек, крестьяне, подобно местным тунгузам и бурятам, более занимаются звероловством, чем хлебопашеством. Во всех селениях Верхоленского округа крестьяне, подобно окружающим их бурятам, завели так называемые по-бурятски «утуги», или особые загороди за огородами и гуменниками или позади селений, десятин от 2 до 4 и более, частью для пастьбы в нем телят, но главным образом для кошения лучшего, так называемого «утужного» сена, состоящего преимущественно из пырья. Подобно бурятам, богатые крестьяне имеют обычай держать, сверх надобности, более или менее многочисленные табуны лошадей и стада коров и овец, которые, как и у бурят, «ходят на воле» или пасутся в степях без пастуха. Наконец, подобно бурятам, многие русские крестьяне, особенно в прежнее время, имели обычай строить хотя на одном дворе два дома: летний и зимний; зимняя изба называлась «зимовьем» и как бы соответствовала зимникам, или зимним избам бурят.

В некоторых домашних изделиях русские также усвоили бурятские образцы. Например, форма колес у телег, и особенно одноколок, «крюк», устройство трубиц у них, а также большие деревянные чашки грубого изделия, халбагаи, или большие деревянные ложки, деревянные ганзы или трубки, берестяные чуманы и т. п., все это принято от бурят и отчасти от тунгузов. Некоторые русские даже нарочно нанимали ясачных из бурят работников для деланья колес по образцу бурятскому и продавали эти колеса русским на телеги: их хорошо раскупали и расхваливали. В обыденной жизни русских крестьян Верхоленского округа также немало привычек и обычаев, схожих с бурятскими. Они, подобно бурятам, не брезгуют есть мясо вонючее, с червями; убивая скотину, тут же варят в котле начиненные кровью кишки и едят их. Подобно бурятам, и крестьяне варят «саламат» из сметаны с мукой. Подобно бурятам, они едят большей частью без вилок и ножей, из деревянных чашек, подобных бурятским и делаемым нередко бурятами. В одежде русских жителей Ленского края также кое-что перенято от бурят или тунгузов. Подобно туземным, отдаленным от Иркутска бурятам, и русские ленские жители в значительной степени отличаются диковатостью и тупостью. При всяком внезапном и новом впечатлении они «дивуются» и как бы с дикарской рефлективностью, всплескивая руками и разиня рот, восклицают: «А-а-а! ах! Ой, дивоньки!» или совершенно по-бурятски: «Ай-нохой, ай-нохой!». Когда ссыльные поляки стали делать в верхоленских селах колбасы, шить сапоги по европейскому фасону, то местные жители, по словам одного ленского жителя, «дивовались» всему этому и говорили: «Диковинка, калбазы какие-то стали делать, сапоги косые, хитро!». Как буряты, по словам Болдонова, побывши в городе, с диким удивлением рассказывают, как о диковинках, о хороших домах, о хороших экипажах и лошадях, обо всем, что видели на базаре, в лавках и магазинах и т. п., так и ленские крестьяне, изредка бывая в «Иркутском», как они выражаются, тоже всему там «дивуются». При грубости и дикости русские жители Верхоленского округа, наравне с бурятами и тунгузами, отличаются высшей степенью азиатской лени и неподвижности. «Говоря о хозяйстве верхоленских крестьян, — замечает Шперк, — нужно сознаться, что при грязи и бедности, совершенная апатия к разумному хозяйству так и проглядывает на каждом шагу, показывая совершенное отсутствие стремления к улучшению его». Подобно бурятам и тунгузам, многие ленские мужики, особенно «низовые», сваливают всю тяжелую работу на баб. Наконец, и в умственном отношении русские жители Верхоленского округа значительно освоились с бурятами и тунгузами. И здесь многие крестьяне верят в шаманство и нарочно ездят в бурятские улусы шаманить по бурятской лопатке, когда кто занеможет в семье или потеряется что-нибудь. В русском наречии ленских жителей также немало слов бурятских и тунгузских, как и в забайкальском. Они также говорят, например: адали (подобно), галахай (крапива), качирик (двухгодовалый бычок), нохой (собака) или нох-нох-нох! (скликание собак) и т. п. В самом русском языке они выговаривают некоторые буквы как буряты, например, букву с как ш: вместо «Семен», говорят «Шемен», вместо «все» — «вше» и т. д.

То же явление замечается и при столкновении русской народности с якутами. Соотносительно с физическими изменениями, и в умственном складе якутско-русской народности можно подметить более или менее значительные уклонения от славяно-русского умственного типа. Воспитание молодых поколений, происшедших из смеси русских с якутами, их понятия, нравы и язык — все подверглось преобладающему влиянию якутской народности. «О воспитании детей здесь заботятся мало, — пишет Врангель о русских жителях города Якутска, ребенка с малолетства отдают обыкновенно какой-либо якутке, которая, вскормив посильно и по крайнему своему разумению, года через два или три возвращает воспитанника, конечно, уже несколько объякученного, родителям, дома он дорастает и, научившись несколько грамоте у священника или причетника, посвящается постепенно в таинства сибирской торговли пушным товаром или определяется в писцы какого-либо присутственного места, для достижения чинов, на которые и в Якутске бывают крайне падки. Таким первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явление, что даже в несколько высшем кругу общества якутский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятельство крайне поразило меня на одном блестящем праздничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество состояло из областного начальника, почтеннейшего духовенства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть разговоров была так испещрена фразами из якутского языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие». Гартвиг, основываясь на словах Мидцендорфа и других путешественников, высказывает даже такое замечание: «Якуты представляют нам замечательное явление покоренного народа, навязавшего победителям свои обычаи и язык, народа, не только не подвергшегося влиянию завоевателей, но, напротив, втянувшего его в свою сферу. Так, в Якутске, или городе якутов (этим именем называют себя, не без некоторой национальной гордости, все тамошние уроженцы), несравненно более говорят по-якутски, чем по-русски, ибо почти все тамошние ремесленники — якуты, все няньки — якутки и даже богатый русский пушной торговец нередко женится на якутке». Не менее поразило Мидцендорфа, что, вступив в Якутскую область, он встретил русских только по происхождению, а по образу жизни совершенно объякутившихся, даже трудно было бы в земледельческой, первоначально русской колонии Амгинской найти проводника, говорящего по-русски. Точно так же удивило Миддендорфа, что в пустыне между Якутском и Охотском не только тунгузы и их жены говорили чисто по-якутски, но и в самой прислуге путешественника находился тунгуз, не понимавший другого языка, кроме якутского. Ни один русский на задумается вступить в брак с якуткой. В домашнем быту русское якутское население во многом ассимилировалось с туземными природными якутами. Дома в селах строятся «на вкус якутский», как выражался один беседовавший с нами русский якут, проживающий в Иркутске. В домах на якутский лад поделаны сплошные лавки от стены до стены из целых, «четвероугольно» обделанных и вместе сплоченных бревен наподобие нар, с аршин ширины.

Наконец, и русский язык в Якутском крае подвергся значительному влиянию языка якутского. Большинство окрестного населения Якутска хотя и знает русский язык, но довольно плохо, и говорит по-якутски. Еще более поразительные данные представляют нам ученые исследования об одичании и об инородчении Туруханского края. Еще в 1814 году смотритель туруханских поселенцев Давыдов справедливо заметил о русских жителях верховых станков Туруханского края: «По замечанию моему, в 18-ти зимовьях зимовщики поступками своими более походят на азиатцев». И действительно, как свидетельствуют записки сибирского отдела, туземные или природные русские туруханцы и в психическом отношении довольно выразительно разнятся не только от великоруссов, но и от других юго-восточных сибиряков. Недаром они и сами представляют юго-восточную и юго-западную Сибирь другой, несколько чуждой или этнографически отличной страной и называют ее «Русью»: «мало ли чего у вас там, на Руси, не по-нашему, лучше», — говорил один туруханский мещанин, по виду похожий на остяка, когда у нас зашла речь о Южной Сибири. Природные русские туруханцы до того чувствуют себя чуждыми прочим местностям Сибири, что, запуганные молвой об упразднении города Туруханска и о переселении их на юг, они хотят лучше переселиться еще дальше на север, на низ Енисея, чем, например, в Минусинский край. Как остяки, которым мы советовали переселиться куда-нибудь в южные края Сибири и заняться земледелием, наотрез отвечали нам: «Нет, душе неохотно, сердцу неугода», — так и русские туруханские мещане на тот же совет энергически возражали нам: «Мы неподходячи туда, нам неохотно оставить свое место, где родились, да и не умеем взяться за тамошние работы». Вообще, при всем, заметно отличающем их добродушии, простосердечии и откровенной сообщительности, при ближайшем, простом и кротком обращении с ними, они обнаруживают, однако ж, подобно остякам и тунгузам, некоторую недоверчивость, боязливость, скрытность и лукавство в отношении новоприезжих «из Руси», особенно на людей чиновных они поглядывают диковато, как бы исподлобья, отвечают на вопросы как будто нехотя, желая поскорее отделаться от них. Далее, вследствие давнишнего смешения и сожительства с инородческими племенами, коренные русские туруханцы, естественно, унаследовали вместе с инородческой кровью множество инородческих свойств и привычек. Образ жизни их во многом походит на образ жизни туземных остяков, самоедов, якутов.