Горечь обожгла глотку.

Он медленно набрал текст.

— Она… помогала им.

Да.

Она не искала компромат для газеты. Она искала способ обратить процесс. Она верила, что этих «выпускников» можно спасти. Поэтому её и забрали. Она знала слишком много об их главном провале. Угроза не для их безопасности. Для их репутации. И для их кошелька.

Информация улеглась в голове. Тяжёлая, как могильная плита. Его миссия не закончилась. Она стала бесконечно сложнее. И личнее.

— Где искать?

Корпорация не уничтожала все неудачные образцы. Дорого. Оставляет следы. Их ссылали в отстойник. Где они могли просто… раствориться. В хаосе третьего мира.

Джакарта. Северные районы, которые тонут. Там бывший сотрудник безопасности программы, некий Милош. Спился, осел там. Он может знать, куда Кросс увёз Люсию.

Хавьер уже прокладывал маршрут. Грузовые суда. Поддельные документы.

Следующее сообщение перечеркнуло всё.

Но есть проблема. После Мюнхена ты больше не призрак. Рихтер и Воронов знают, кто ты. Твоё старое армейское фото, биометрия — всё в системах пограничного контроля. Во всех их базах.

Ты больше не «дикая карта».

Ты — Хавьер Рейес.

Официальная цель.

Сообщение висело на экране. Неподвижное, как приговор.

Хавьер смотрел на своё отражение в тёмном дисплее. Уставший, раненый человек с именем и прошлым, которое он пытался замуровать в себе. Теперь это прошлое было его смертным приговором. Бежать через аэропорты и вокзалы было нельзя. Оставался только один путь — долгий, грязный и опасный. Тот, которым перевозят нелегальные грузы.

Телефон издал тихий щелчок и погас. Навсегда. Программа самоуничтожилась.

Он остался один. В давящей тишине комнаты. С именем, которое теперь было выгравировано на пуле, летящей в его сторону.

Этажом ниже, в точно такой же комнате, но без запаха крови и отчаяния, капитан Лебедев закрыл ноутбук.

На вспомогательном экране висела тактическая карта Мюнхена. Сухие строки отчёта. Проваленная операция. Потери. Он скользнул по ним безразличным взглядом. Неудовлетворительные цифры, не более.

На основном экране плясали зелёные и красные свечи криптовалютного рынка. График, который был ему понятнее любой карты военных действий.

Входящий вызов от майора он проигнорировал.

Пальцы быстро забегали по клавиатуре. Несколько кликов. Перевод крупной суммы с одного анонимного кошелька на другой. Он только что зафиксировал прибыль от короткой позиции, которую открыл на падении одного технологического токена. Падении, которое он сам спровоцировал, анонимно слив информацию о «провале европейской операции» нужному финансовому блогеру. За час до доклада Воронову.

Он смотрел на растущую шестизначную цифру на своём счету. Губы тронула лёгкая, почти незаметная улыбка.

Провал майора был не трагедией. Это была рыночная волатильность. Шум, на котором он умел зарабатывать.

Воронов и его империя, построенная на призраках…

Лебедев мысленно поставил отметку.

Продать.

Старый, неэффективный актив. Рынок не терпит таких. Он их корректирует.

Лебедев встал и подошёл к окну. Внизу город жил своей жизнью, не подозревая о графиках и котировках. Он посмотрел на своё отражение. И улыбнулся.

Он только начинал.

Глава 7. Гниль Джакарты

Две недели в душном, раскалённом трюме ржавого сухогруза, идущего из Роттердама. Фальшивый паспорт моряка, купленный у «Аптекаря» за последнюю пачку евро, и постоянный страх случайной проверки. Когда Хавьер наконец сошёл на берег, воздух Джакарты ударил первым.

Не просто влажный — он был тяжёлым, плотным, как мокрая шерсть, прижатая к лицу. Хавьер шагнул с качающейся лодки на скользкие, почерневшие от сырости доски, и этот воздух тут же полез внутрь — в нос, в рот, в поры. Он нёс в себе всю историю этого места: гниющую рыбу, въевшуюся в дерево, сладковатый душок разлагающегося мусора и резкий химический привкус дешёвого дизельного топлива.

Муара Ангке. Отстойник.

Он двинулся вперёд. Каждый шаг отдавался тупым, монотонным толчком в зажившем, но всё ещё ноющем боку. Боль стала фоном. Такой же константой, как этот воздух.

Лабиринт деревянных мостков над чёрной, непрозрачной водой. В ней медленно дрейфовал пластик, обрывки пакетов и что-то ещё, о чём не хотелось думать. Лачуги из ржавого профнастила и старых рекламных щитов цеплялись за хлипкие сваи, нависая над водой, как больные птицы над падалью.

Солнце не пекло. Оно давило. Белёсое, расплывчатое пятно в мутной пелене смога, оно превращало воздух в липкую, удушливую взвесь.

Инстинкты, натренированные выживать в аду, подали сигнал тревоги. Открытые пространства. Нестабильная опора под ногами. Отсутствие укрытий. Тактический кошмар. Место, где профессионал умирает первым.

Местные — худые, жилистые, с кожей цвета промасленной бумаги — провожали его взглядом без любопытства. Только оценка. Десятки окон-щелей, из которых на него были направлены тёмные, оценивающие взгляды. Они видели не человека. Видели ходячий кошелёк. Или угрозу.

Но где-то глубже, за пеленой инстинктов, жила картинка: пустое лицо Люсии на фотографии и голос «Эха», холодный и цифровой. «Призрак стёртой души».

Он заставил себя идти. Подавил животный ужас.

Он не спрашивал дорогу. Вопросы здесь были слабостью. Он просто шёл, впитывая ритм этого места. Скрип досок. Приглушённый говор на бахаса. Резкий смех. Тарахтение генератора за углом. Он искал не человека. Он искал аномалию. Тень европейца, пытающегося раствориться в этом хаосе.

Через десять минут он её нашёл.

Захудалый варунг — три скособоченных стола под навесом из пальмовых листьев. Хавьер сел в самый тёмный угол, спиной к хлипкой стене. Заказал кофе жестом. Ему принесли мутную, горькую жидкость в треснувшей чашке. Он сделал глоток. Вкус был таким же, как запах этого места.

Он сидел, сливаясь с грязной тенью от навеса. Не ждал. Слушал.

Высохший одноглазый старик, хозяин варунга, лениво переругивался с двумя рыбаками. Их быстрая, гортанная речь была для Хавьера просто фоном. Но он слушал не слова. Он слушал музыку. Искал фальшивую ноту.

Через полчаса она прозвучала.

К варунгу подошли четверо. Двигались не как местные. В их походке была ленивая, хищная уверенность тех, кто считает эту территорию своей. Они не смотрели на Хавьера. Это и было сигналом. В таком месте не смотреть на чужака — значит, уже всё про него знать.

Они сели за соседний стол. Самый крупный, с лицом, испещрённым шрамами, лениво кивнул хозяину. Тот подобострастно принёс им бутылку апельсиновой газировки.

Хавьер допил свой кофе. Поднялся, бросил на стол несколько мятых купюр. И пошёл вглубь лабиринта, подальше от воды.

Он не оглядывался. Он знал, что они пойдут за ним.

Шаги за спиной были тихими, но он их чувствовал. Не слухом. Кожей. Четыре тени, скользящие по гнилым доскам.

Он свернул в узкий проход между двумя лачугами. Здесь воняло мочой и протухшей рыбой. Впереди — тупик, заваленный мусором.

Ловушка. Идеально.

Он остановился и медленно повернулся.

Они перекрыли выход. В руках — не пистолеты. Мачете и ржавые ножи. Практичное оружие для места, где громкий звук — это самоубийство.

— Bule, — просипел лидер, обнажая гнилые зубы. Белый. Чужак. — Потерялся.

— Я ищу человека, — сказал Хавьер ровно. — Европейца. Старого. Пьёт много.

Лидер усмехнулся.

— Здесь много кто пьёт. Ты дашь нам деньги. Телефон. Часы. И уйдёшь. Если сможешь.

Хавьер знал эту расстановку. Разговоры — лишь ритуал перед насилием. Он шагнул не назад. Вперёд. Прямо на них. Каждый шаг отзывался тупым толчком боли в зашитом боку.

Это сбило их с толку. На долю секунды. Ему хватило.

Пистолет он не трогал. Он работал тем, что было.

Первый справа замахнулся ножом. Хавьер не блокировал — шагнул внутрь, под руку, и ударил основанием ладони в горло. Короткий, сухой удар. Мужчина захрипел, выронив нож. Не давая ему упасть, Хавьер схватил его за рубаху и швырнул на второго, с мачете.