Его группа двигалась слаженно, без лишних слов, каждый знал свою задачу. Техник уже возился у серверного шкафа. Медик склонился над фигурой у дальней стены.

— Капитан! — позвал он. — Живой!

Лебедев подошёл. Доктор Кросс. Лежал в луже крови, которая быстро впитывалась в его дорогой пиджак. Глаза открыты, смотрят на Лебедева. Без страха. С каким-то странным, почти весёлым любопытством.

— Стабилизировать. Немедленно, — приказал Лебедев. — Главный актив. Нужен живым.

Медик разрезал рубашку, прижал к ране гемостатическую губку.

— Давление падает. Похоже, задето лёгкое…

Кросс вдруг улыбнулся. Едва заметно, уголком рта. Из горла вырвался тихий, булькающий звук. Не то стон, не то смешок. Лебедев расценил это как последнюю, бессильную насмешку.

И свет в его глазах погас.

— Блядь, — выдохнул медик. — Ушёл.

Лебедев смотрел на мёртвое тело. Не злость. Не разочарование. Просто сбой в плане. Неприятный, но не критический.

— Техник, доклад!

Парень в очках оторвался от планшета.

— Плохо, капитан. Протокол «Мёртвая рука».

— Человеческим языком.

— Архивы шифровались динамическим био-ключом. Проще говоря… ключ генерировался нейронной активностью его мозга. В реальном времени. Когда он умер… — техник беспомощно развёл руками, — ключ исчез. Всё это теперь — просто терабайты цифрового мусора.

Лебедев стиснул зубы. Сейф есть. Ключ испарился. Вся операция, все потери — ради груды бесполезного железа.

— Упаковать. Всё. Серверы, диски, бумаги, — бросил он. — Может, в Центре что-то вытащат. Группа два, найти майора Воронова. Последний раз — сектор дельта.

Пока Лебедев отдавал приказы, сержант Орлов присел на корточки рядом с телом Кросса. Угрюмый, немолодой мужик, прошедший две чеченские. Он методично обшаривал карманы убитого. Привычка.

В нагрудном кармане нашёлся потёртый бумажник. Орлов открыл. Кредитки, несколько сотен франков и старая, сложенная вчетверо фотография. Он осторожно развернул. На выцветшем снимке улыбалась женщина с уставшими глазами, обнимая девочку лет пяти с двумя смешными косичками. Парк аттракционов. Солнечный день из другой жизни.

Орлов посмотрел на фото, потом на восковое лицо гения-монстра. На секунду в его глазах промелькнуло что-то живое. Он аккуратно сложил фотографию и сунул бумажник обратно в карман Кросса.

Лебедев этого не заметил. Он смотрел в экран смартфона. Красная свеча на графике акций «Aethelred» сменилась робким зелёным ростком. Его короткая позиция принесла прибыль. Небольшую, но приятную.

— Нашли майора, — доложили по рации. — Дельта-четыре. Без сознания. ЧМТ. Живой.

Лебедев убрал телефон. Подошёл к гермозатвору, за которым нашли Воронова. Посмотрел на обездвиженное тело своего командира. Не жалость. Не уважение. Холодный анализ.

— Эвакуировать, — бросил он медикам. — Старый медведь слишком долго был вне берлоги. Пора на покой.

Он отвернулся. В голове уже складывались строчки отчёта для Москвы. О героических усилиях его группы. И о том, как устаревшие методы и недальновидность майора привели к потере ключевого актива.

Тишина.

Идеальная. Абсолютная. В мобильном командном центре не было слышно даже гула систем охлаждения.

Хелен Рихтер сидела в кресле, спина прямая, неподвижная. Смотрела на главный экран. Тактическая карта «Редюи» была почти пуста. Несколько синих иконок её оперативников двигались к точке эвакуации. Красные иконки противника застыли на месте.

Провал.

Слово было холодным и твёрдым, без вкуса и запаха.

Подошёл аналитик. Положил перед ней планшет, не решаясь встретиться с ней взглядом.

— Цель-один, Кросс, предположительно нейтрализован группой Воронова. Цель-два, Люсия Рейес, и «Дикая Карта» покинули объект. Наши потери: двое убитых, трое раненых. Периметр свёрнут.

Она не смотрела на него.

— Принято.

Он помялся и бесшумно исчез.

Она осталась одна. В голове снова и снова проигрывался один и тот же момент. Кадр с камеры снайпера. Две фигуры у выхода из гаража. Идеальная линия огня. Голос в наушнике: «Цели на мушке. Жду приказа».

Её приказ, который так и не сорвался с губ.

Она попыталась, как всегда, облечь это в формулу. «Задержка в принятии решения, вызванная нерелевантным эмоциональным фактором, привела к потере контроля над ситуацией…»

Ложь.

Это была не формула. Это был крик из прошлого. Лагос. Её наставник, умирающий у неё на руках. И на экране — брат, спасающий сестру. Образ, который она считала своей прививкой от человечности, своим источником силы, сработал наоборот. Он парализовал её.

Её величайшая травма. Её главный секрет. Фундамент её личности. Всё это предало её.

Она проявила слабость. Она проявила человечность.

Она протянула руку и медленно, одну за другой, отключила все системы. Мониторы погасли. Командный центр погрузился в полумрак, освещаемый лишь тусклыми светодиодами на панелях.

В наступившей тишине она бессознательно подняла левую руку. Начала медленно, методично поглаживать безымянный палец. Там, где когда-то должно было быть кольцо, но не было даже следа.

Ни злости. Ни сожаления. Ни вины.

Только ледяная, вязкая пустота провала. Она стала тем, чего всегда боялась. Неэффективным активом. Статьёй расходов, превысившей норму.

И скоро кто-то, сидящий в таком же стерильном кабинете, отдаст приказ о её собственной утилизации.

И этот приказ будет выполнен. Без колебаний.

Глава 14. Незавершённые дела

В доме пахло сосной и холодным камнем. Воздух, просачиваясь сквозь щели в старых рамах, приносил с собой оглушительную тишину альпийских склонов. Хавьер сидел за грубым столом, глядя в никуда. Пейзаж за окном — идеальный, открыточный, фальшивый — не имел к нему никакого отношения. Вся его реальность сжалась до пространства между ним и сестрой.

Люсия сидела напротив.

Её глаза, когда-то полные огня, насмешки и жизни, превратились в два тусклых объектива. Они отражали свет лампы и смотрели. Сквозь него. Сквозь стену. Сквозь горы.

В никуда.

На столе между ними лежали выцветшие фотографии. Потёртые, с закруглёнными от сотен прикосновений углами. Хавьер взял одну. Двое детей на пляже, щурятся от солнца. Он — худой, серьёзный, с ободранными коленками. Она — хохочет, размахивая пластиковым ведёрком.

Он медленно подвинул снимок к ней. Голос, давно не использованный, прозвучал хрипло.

— Смотри, Люси. Это… мы. Помнишь? Ты тогда наелась песка. Сказала, солёный, как чипсы.

Он ждал.

Вдох. Выдох.

Ничего. Взгляд не сфокусировался. Лицо — гладкая, безмятежная маска.

Он взял другую карточку. Неловкий семейный праздник. Он в дурацком свитере, она закатывает глаза.

— А это? Помнишь, с велика упала? Коленку в хлам, ревела на всю улицу… Я тебя на спине тащил. А ты меня колотила и кричала, что это я виноват.

Уголки его губ дёрнулись в подобии сухой усмешки.

— Я… я тебя неуклюжей назвал. Дурак был. Ты всегда была смелее меня. Слишком смелой… Люси?

Он осекся.

— Скажи что-нибудь. Сука, просто… выругай меня. Как тогда. Назови тупым солдафоном. Ну же…

Слова застряли в горле. Он, который мог заставить говорить камни, не мог вытянуть ни звука из собственной сестры.

Его убивала не тишина. Тишина была бы милосердием.

Его убивал звук.

Ровный, механический ритм её дыхания. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Звук идеально работающего организма, из которого выкачали душу. Этот метроном отбивал секунды его личного, бесконечного ада. Это и был «Шум». Самый громкий, самый невыносимый. Непрекращающееся доказательство того, что он спас только оболочку.

Он уже хотел сдаться, убрать фотографии, когда заметил движение.

Её правая рука. Она лежала на колене, и подушечка большого пальца медленно, ритмично постукивала по суставу указательного.

Раз. Два. Три. Пауза.

Раз. Два. Три. Пауза.