— Зачем тебе, Саша?

— Привык я к оружию. До сих пор расстаться не могу. Буду иногда в лес ходить на пострелушки, а уж потом, когда смирюсь, выкину.

— Ты наган одной рукой соберёшь? — засомневался старик.

— Конечно. Мы в мастерской на спор разбирали. И с завязанными глазами, и на время, и одной рукой. Как знал.

— Лишним не будет, всяко, — рассудил Никифор Иваныч. — Если, к примеру, война.

— Мы на «Краснознамёнце» фору по стрельбе красноармейцам могём дать здоровую.

— Патроны где брать будешь?

— У меня стреляных гильз целый ящик. Я ими малым в солдатиков играл. Выберу десятка два не мятых. Капсюли бердановские туда идут.

— А пули?

— Да я так… — Лабуткин махнул рукой и криво улыбнулся. — Пошалить больше.

Никифор Иванович едва не прослезился.

— Я тебе сделаю, — горячо заверил он. — Налажу в лучшем виде. Воронение не восстановлю, но… Я… Я тебе его полирну и в гальваническом цеху захромирую! Мне Анатольич не откажет. Сделаю тебе по классу люкс, чтобы помнил Никифора Иваныча.

— Да я вас и так не забуду, — честно признался Лабуткин, которому сделалось страсть как неудобно от сентиментальности старого рабочего.

— А ты ничего не удумал?

— В смысле?

— Ну… там… — засомневался старик, но переборол смущение и цепко посмотрел на парня. — Стрельнуться?

— Да вы что! — такая мысль Лабуткину в голову не приходила.

Его неподдельное возмущение стало последней соломинкой, сломившей хребет верблюду сомнения.

* * *

Стреляных гильз у Лабуткина был в сарае целый ящик, и он действительно в детстве играл ими в солдатики. Однако же не всеми. Много было относительно новых гильз, стреляных один раз.

Степенные рабочие тащили с завода инструменты. Ученик слесаря Александр Лабуткин задумал обзавестись оружием и принялся запасаться боеприпасами, всякими разными, ещё не зная, какой пистолет получится украсть.

Гильзы пистолетные — маузеровские, браунинговские, а также от нагана, Лабуткин натаскал со стрельбища в первый год работы пристрельщиком. Снарядить их он так и не собрался — хватило на работе пальбы. А потом сошёлся с Машей, женился, остепенился, отринул детскую дурь и оружейные иллюзии. Казалось, навсегда. Но оружейные мечты настигли и постучали в спину корявым перстом. Здесь стало не там. И теперь же, отказавшись от прежнего отрицания, молодой пролетарий, сам того не зная, на практике доказал справедливость марксистского закона отрицания отрицания, и немедленно стал показывать последствия трансформации своей жизненной философии после выполнения этого принципа.

От отца сохранился целый чемодан охотничьих припасов. Вернувшись с ночной смены, Лабуткин не ложился спать, а дождался, когда мать уйдёт в магазин, и выволок из-под стола арсенал.

В диване лежали ружья, но толку от них, с одной рукой, Лабуткин не усматривал.

Он и не стрелял из ружей почти. Только из винтовок и, главным образом, — из револьверов и пистолетов.

В кладовке стояли тяжёлые пыльные жестянки из-под тавота, одной рукой практически неподъёмные, потому что были набиты железом. Прижимая обрубком к животу, Лабуткин перенёс их в дом и высыпал содержимое на диван. Каждая банка была полна винтиками, болтиками, гаечками, шайбочками, контргайками и шурупами самых разных диаметров. Пружинками, пластинками сложного профиля и загадочного назначения, которые отец натаскал с завода, а потом и Лабуткин последовал его примеру. Неосознанно, как пчела носит мёд, руководствуясь инстинктом, что с завода надо тащить в улей по возможности всё, в полной уверенности, что когда-нибудь пригодится. И оно в домашнем хозяйстве пригождалось. Казалось бы, на что могли пойти шарики из лопнувшей подшипниковой обоймы? А вот, глядишь ты…

Лабуткин отсортировал их и припас на шестой день шестидневки.

* * *

На горюче-смазочный материал Лабуткин занял у Зелёного.

— Ты огород, что ли, задумала копать? — спросил он, увидев, что мать выставила из сарая лопату.

— Картошку обрывать надо, — мать не глядела на него. — Мы с Машей справимся.

— А Герасимов, что, не придёт?

— Не надо его, — сказала мать.

Лёнька Герасимов был сыном её сестры, но жил далеко и слыл непутёвым.

Сама-то она, выйдя за справного слесаря Лабуткина, выбралась из тины и нигде больше не работала. Алексей Лабуткин обеспечивал семью, а жена оставалась на хозяйстве, впрочем, немаленьком. Жёны ходили на фабрику только в самых конченых семьях, где мужик не добытчик, а сбоку припёка. Но в такой семье неустроенной и хозяйства-то нет. Кто будет стирать-готовить и за детьми смотреть, если все на заводе?

— К вечеру вернусь, — известил Лабуткин, вешая сумку на плечо.

— Ты куда? — неприветливо спросила мать. — Чего понёс?

— По делам, — прохладно ответствовал он. — Вечером приду.

В мешке глухо звякнуло железо.

— Пьянствовать пошёл?

«Откуда она знает? Я ещё не купил ничего», — поразился Лабуткин, но решил не брать в голову лишнего.

— Копайте, — сказал он и вышел со двора.

Двоюродный брат Лёнька был старше на пять лет, но выглядел куда дряхлее из-за плохой герасимовской породы, запойного пьянства и общей глупости. Чахлый и пристарковатый, он существовал одним днём и не задумывался о своей будущности. Был он, впрочем, безобидный и, от случая к случаю, работящий.

— Здорово, — сказал Лабуткин, постучавшись и зайдя в избу. — Гостей ждёшь?

Митька обрадовался.

— Мать где?

— В город ушла.

— Я по делу, — сказал Лабуткин, выставляя бутылку на стол.

Лёнька мигом выкатил стаканы. Лабуткин налил ему половину, а себе немного.

— Давай, за встречу!

Герасимов маханул разом, поперхнулся, долго сипел и кашлял, утирая слёзы.

— По какому случаю гуляем? — наконец, продышался он.

— Надо патроны зарядить, поможешь?

— В чём вопрос! Ты оставляй, я сделаю, — заверил Лёнька.

— Давай сейчас и замутим.

— Я сделаю, — повторил Герасимов.

— Я бы сам сварганил, будь у меня две руки, — решил надавить на жалость Лабуткин, зная, что если оставить работу на совести Герасимова, он её тут же бросит и никогда не закончит, но не по злобе или вредности, а по слабости характера. По той же слабости его можно было заставить, если надавить, даже когда он совсем не хочет.

— Понимаю, — закивал Лёнька и от сочувствия чуть не заплакал.

— Тогда руки в ноги и погнали, — Лабуткин поставил на стол банку с порохом.

— А капсюли? — спросил недалёкий Лёнька.

— Вот — бердановских капсюлей целая коробка, их и ставь. А потом я в гильзы порох буду засыпать. Ты сверху запыжишь маленько газеткой и два шарика добьёшь. Края гильзы завальцуешь, чтобы шары не выкатывались. Усёк?

Лёнька вздохнул.

— Наливай.

«Нельзя его брать на дело, — с тоской прикинул Лабуткин. — Напьётся и всем разболтает, откуда у него деньги, да с кем нажил. Слаб он для серьёзных дел. Надо искать другого. А кого, Шаболдина?»

Назначенный Зелёным главарь волен был набирать в свою банду всех, кого мог заманить.

8. Заединщики

Артельная промышленность сохранилась в Советской России с царских времён, благополучно пережила Гражданскую войну, расцвела при НЭПе и продолжила здравствовать, когда новую экономическую политику свернули.

По сути своей артели были пережитком средневековых цехов с поправкой на русский уклад.

Склонные к ведению определённого рода деятельности мужики собирались, договаривались об условиях, назначали над собою старшего и сообща брались за работу. Артели на Руси были известны самого разного рода: кузнечные, маслодельные, иконописные, сокольничьи, извозчичьи, рыбацкие, малярные, шерстобитные — несть им числа. Технический прогресс задвинул архаику на задний план, но даже революционная смена капиталистического строя на более прогрессивный не изжила силу народной традиции.