MARINA Уж сколько миллионов лет песка, Камней… Смеёшься ты? - курорты… Позируешь художникам: тоска - до звёзд морских, и до морских коньков, в спираль тоски закрученных. До спорта. Зачем мне, море, твой скалистый смех И тихая безбрежная улыбка? Молчи, ты улыбаешься для всех. Легко и зыбко. Но я могу с тобой поговорить, Не делая из этого секрета, Хоть в рифму, хоть без рифм, - мы будем жить, Нам всё равно, и так ли важно это? Ты - моё имя. Что ты скажешь, нет? Диагноз? - нет, бывает и страшнее, - Меня зовут Мариной сотни лет. Есть имена печальней и смешнее. Марина, ты… Глоток сухой воды. Сырого солнца, взятого с отлива. Марина, ты… И здесь мои следы. Их нет давно. Их вывезли. Всё живо. Из Коктебеля вывезли песок. Смотрела молчаливая природа, - Сколь важным было дело, важен срок, - Строительство военного завода. Когда? - теперь не важно. Вот дела… Иные времена, иные войны. Марина, ты… смеёшься? Я пришла. Спокойно, море. Не шуми, спокойно… *** В прозрачном ухе Коктебеля Шумит попсы чужой прибой. Возможно, в споре двух прибоев, Один прибой прибьёт другой. На пляже хмурится сердито, Из волн прибрежных выходя, Камнями ножки бередя, Нежноземная Афродита. Ребёнок ловит сладкий миг, Ему на блюдечке несущий И пахлаву, и медовик, И вкус сгущёнки вездесущий. И миндалём, и алычой, И вишнями полна дорога, И детски-сбывшейся мечтой: Вот персики, которых - много! И в гущу этой красоты, На холмы персиков и вишни Такие разные мечты (как вариант: и я, и ты) сюда спускаются чуть слышно… И ярко светятся впотьмах, Таиться вовсе не желают: Играют искрами в камнях. Огнём в керамике пылают. Они уже который год Спускаются на побережье, Преодолев свой путь. С высот Безденежья и безнадежья…

Валерий МИТРОХИН

(Симферополь)

ВОСТОЧНЫЙ КРЫМ Бирюзовый атлас раскрои Белым лезвием молнии майской. Вновь струятся закаты твои, Наподобие ткани дамасской. Словно воды лимана, мелка Поволока тумана земного. Лёгкий трепет подёрнул шелка Твоего измеренья иного. Задержало слова на губах, Осушило - шершавыми стали… Плещут крыльями птицы рубах Цвета красной и травчатой стали.

Максим КАБИР

(Кривой Рог)

*** В зимней Ялте гортань у простуды узка И в троллейбусах кашляют побра- Тимы. Море, набычась у скал, Больше не претворяется добрым. А плечами с разбега по пристани бьёт, Будто только откинувшись с зоны. И стоят корабли, и пустует жильё У приветливой бабушки Сони. И гостиницы, где мы глотали коньяк, Неизменно вонявший клопами, Площадь Ленина, площадь Макдоналдса, шлак Всех стихов, что легли между нами. Щёлкай, мыльница, так, словно Понтий Пилат Доставал из тебя земляничный Плод, оставь мне на память безлиственный сад, Воцерковлённый, сонный, больничный. Чеховщина какая-то! Будто не наш Этот неузнаваемый, зыбкий, Исчезающий в розовой дымке пейзаж, Этот снег с негритянской улыбкой. ВЗЯТИЕ СЕВАСТОПОЛЯ Севастополь рифмуется с автостопом, С Советским Союзом, с распиленным флотом. Простому туристу не взять Севастополь, Ни кровью, ни даже июльским потом. Немчура, какой-нибудь Карл Дённиц, Задумает брать Севастополь измором, Но тут же, поверженный, он упадёт ниц, И, вспыхнув, его прикарманит море. Прекратите, собаки, зубами лязгать, Подавитесь, фашисты, татарским пловом! Севастополь берётся обычной лаской, Холодным пивом да добрым словом.

Константин ВИХЛЯЕВ

(Ялта)

*** Близость родины. Ветер в лицо. Дух, заверченный керченской пылью, Прожигает стигматы на крыльях Говорящих на русском птенцов. Здесь не пышет барочной Москвой, Мох античности ссохся до хруста, На краю государства-Прокруста Только ветер бузит штормовой. По ту сторону ветра - война. Там, где небо дешевле погона, Свой закон человечьего гона, Свой Прокруст и своя пелена. От причала отходит паром, Из колонок гремит "шуба-дуба", И спивается город-обрубок, Ощущая бездомность нутром. Невдомёк ему, где его род - То ли в той стороне, то ли в этой. Не взыщи, я не знаю ответа, Я и сам, как оторванный плод. Вот стою на промозглом ветру, В одежонке из русского мата… Здесь, на жёлтой земле Митридата, Ветра родины нет. Точка. Ру.

Андрей БАРАНОВ

(Ижевск)

Южное танго Вино называется "Южное танго". Его разливают в литровый пластик по 77 рублей. Оно красное, даже рубиновое, терпкое, как твои губы в глубине парка, и тоже недорогое. Пей. Пей из горлышка. Горлышко твое узкое-узкое… Ты пьёшь вино, а оно тебя выпивает. Я его тоже пью, но оно меня не берёт. Я не знаю, ты не знаешь, никто не знает, отчего одиноко так, хотя вот - южное танго, горячий рот… Пей. Горлышко твое узкое-узкое. Южная кровь из уголка губ толчками пульсирует, струйками тёмными пятнает юбку. Надо мной небо, трава под тобой. Цикада стрекочет - как будто в траве Патрисия Касс грассирует. Хорошо, что не Гюнтер Грасс. Пой, Патрисия. Пой. Какое танго!.. Ветер подолы лип швыряет на голову, крутит и лапает, те отбиваются листьями. Куда им! Он груб и уверен, он тащит тебя в кусты. Он знает, ты знаешь, я знаю: у тебя жаркие губы, искренний взгляд и лживое сердце, Патрисия. А у меня - южное танго. И ещё - ты. JOHNNIE Чем глотка обожжённей, тем больше звёзд в окне. Когда б не старый Джонни, хреново б было мне. Я счастлив, что он дышит на том краю стола, и слушает и слышит, как слышать ты могла. Как ты могла?.. - Пустое. Я столько раз сожжён. Нас двое, двое, двое - я и мой верный Джон. Мой выдержанный, чистый и дубом налитой, как ты, мой самый близкий, как ты, мой золотой… Я золотою злостью нальюсь до немоты - и он, махая тростью, опять уйдёт. Как ты.

Анна ПАВЛОВСКАЯ

(Москва)

*** Весна, точно драма Расина, - патетики слёзный восторг оглянешься: слякоть, рутина, кусты, как пустые корзины, подвешены возле дорог. Мне скучно, я жажду антракта, мне хочется рухнуть в буфет. Бесстрастная официантка несёт мне вина и конфет. Вот здесь между долгом и чувством, желанием и кошельком - такие конфликты начнутся, что их погашаешь с трудом. Я тоже металась по сцене, предчувствуя главную роль, но пафос и ветки сирени вполне заменил алкоголь. Чем веки мои тяжелее, чем легче дешёвый бокал, тем перед глазами живее трагедии этой финал.

Мария Маркова

(Вологодская область)

*** Мы пьём с утра и к вечеру - хмельны. Горит внутри, горчит внутри, пылает, растёт трава болиголова злая, качаются на бледных ножках сны. Проходят дни, пустые, как тростник, и полые, как маленькие дудки. В них дух незрячий, выдуманный, чуткий к губам немым и ласковым приник. Он ищет поцелуя и тепла, немного веры и чуть-чуть отчизны, а после - смерти и спокойной тризны. Пускай гудят, гудят колокола над нами и над нашей немотой невыразимой, над судьбой скитальцев, как дух гудит в отверстии под пальцем в своём уединении простом. *** Говорят, лоза эта вырастет в срок, даст плоды свои терпкие, горький сок, утолит все печали, прогонит грусть. Если правда всё это, то пусть, то пусть бродит в тесных застенках густая кровь виноградного мяса и жарких слов. В забытье, как в цветущем большом саду. Мальчик кликает птиц и поёт в дуду. Бродит женщина в розовом в темноте и питается прозою, аки тень, повторяет и пробует нежный слог и росу собирает подолом с ног.