Иди’к сюда Хиг. Покажу кой-чего.

Идет через верх и спускается по склону бермы. Джаспер все еще на своем месте, на этой стороне, перебирает лапами. Не от страха. Я вижу его в свете звезд. Сидит на задних лапах внимательно наблюдая за моими движениями, удерживает себя, хоть кто-то делает свою работу, просто делает то что должен делать.

Пошли. Я мягко свищу. Он вскакивает, не как в прежние годы но все равно довольно быстро, на верх бермы и далее. Бангли внизу среди разбросанных черных фигур. Джаспер уже бегает между ними, безостановочно, принюхиваясь, глухой рык.

Посмотри на это Хиг. Они не должны были.

Его голос нерадостен.

Бангли включает лампочку прикрепленную к его бейсболке. Кепка одета наоборот. Он светит на коротышку, того с ковбойской шляпой, шляпа сейчас скатилась в сточную колею в нескольких футах от него. Это мальчик. Может девять. Около того. Мелисса была на седьмом месяце беременности когда. Девять лет тому назад. Худой мальчик, волосы спутаны и заплетены. Ястребиное перо в них. Опустевшее лицо, тени от грязи и солнца. Родился для этого. Девять лет для этого. Собирал кусочки разбросанной головоломки мира в какую-то картину в своей голове чтобы закончиться в словах Бангли.

Он хмыкает. Оружие в руках младенцев. Не должны были брать с собой.

Оставить где?

Бангли пожимает плечами, поворачивает свою голову, свет прямо мне в глаза, слепит.

Я щурюсь из-за пронзительного яркого белого света но не отворачиваюсь.

Вот когда бы он выбрался из ручья оголодавший завтра ты бы застрелил его точно так же как других, только в дневном свете и с трехсот ярдов а не с тридцати.

Я ничего не вижу один лишь свет но я знаю у Бангли ухмылка по всему лицу и довольно зловещая.

Хиг ты так ничему и не научился за все это время. Ты живешь в прошлом. Даже не знаю если ты вообще чего-то понимаешь. Черт побери.

Он уходит. Хочет сказать достоин ли я. Чтобы жить.

Я ухожу оставив Джаспера с его делами. Мы похороним их завтра.

Вот что я делаю, делал: я срезаю тонкие полосы с ног рук груди ляжек голеней. Нарезаю тонко вымачиваю в соленом рассоле и высушиваю для Джаспера в дни между. Помните историю регбийной команды в Андах. Тела были просто телами уже мертвыми. Они пытались выжить. Я такой же. Я делаю для него. Я ем оленину, раков, кроликов, рыбешку. Я храню вяленое мясо для него в наглухо закрытых банках. Ему нравится оно больше другой еды точно знаю я из-за соли. Завтра я займусь этим но только не с мальчиком, я похороню его не из-за нежных чувств и сожалений целиком как он есть с его ястребиным пером.

Так мы пришли к этому: придумывая себе новые табу забывая прежние причины но все так же поглощенные страхом. Я хожу вокруг бермы. Я должен лечь на свои одеяла и заснуть с бермой у моей головы как широченный надгробный камень. Чтобы быть готовым завтра к полету. Я не буду спать всю ночь. Я кладу ружье, лишь ружье, вталкиваю его под сумку и продолжаю ходить.

Когда я начал летать у меня было чувство того что я должен был делать это всю мою жизнь. Многие люди которые летают думают так же и мне кажется это скорее всего от того что есть некий ген верхушки деревьев или верхушки скалы а не от чувства неограниченной свободы или описания взлетевшего ввысь духа. От того как все решается внизу землей. Как весь пейзаж составляется из стоков вокруг, из капилляров и артерий стекающей воды: склоны гор сбираются вместе и покрываются складками, выжимая себя в борозды ущелий и ручьев, высоты и пропасти, низины описываемые спусками и хребтами и подножиями как морщины описывают лицо, обрываясь краями каньонов, и затем низины и впадины, извилистые реки и высохшие русла где когда-то была вода похоже удерживают холмы и волны горных долин все вместе и никак иначе. Как расходятся поселения и затем населяют эти реки и умножаются в каждом слиянии рек. Я думаю так: Вид всего этого должен удивлять нас но не удивляет. Мы видели все это раньше и приняли землю в низинах с такой же легкостью как мы гуляем по отмелям ручьев и знаем куда поставить наш следующий шаг.

Но что больше всего мне понравилось после первого учебного полета это была искусность, чувство что все находится на своих местах. Фермы на своих прямоугольных полях, дороги ориентированы по румбам компаса, лесозащитные полосы отбрасывают по утрам длинные тени на запад, соломенные тюки и разбредшийся скот и лошади прекрасны в своих местах как брызги звезд удерживающие все то же румяное солнце своими флангами, грузовики во дворах, трейлер запаркованный на диагональных полосах, квадраты домов с одинаковыми углами освещенных крыш, бриллиант бейсбольного поля и овалы гоночных дорог, даже свалки такие же, неровные ряды ржавых автомобилей и груды металлолома так же неизменны и прекрасны как тополя по краям рек, отбрасывающие свои длинные тени. Белая струйка дыма от электростанции тянется на восток за утренним ветром чистая словно промытый хлопок. Так было тогда. Там наверху не было невзгод, страданий, раздоров, лишь картина и совершенство. Вечный покой пейзажной картины. Не потерять тем деревьям листьев... Даже проблесковые огни спецавтомобилей движущихся по скоростным дорогам пульсировали беззаботным ритмом сверчка.

А когда летишь, видишь все это как увидел бы ястреб, я сам каким-то образом освобождаюсь от ненужных мелочей: нет во мне печали нет жесткости в теле никакого одиночества, ничего от человека живущего с тошнотой от того что убивал и похоже будет еще убивать. Я тот кто летит надо всем и смотрит вниз. Ничто не коснется меня.

Нет никого кому я рассказал бы и все равно очень важно высказать это. Реальность и как чувствуешь покинув ее. Даже сейчас иногда бывает слишком прекрасно что трудно выносить.

Мне также интересно из чего сделан Бангли и такие как он. Он же полон одиночества как нота дребезжащая внутри колокола. Предпочитает чтобы так. Будет защищать до самой смерти. Живет и защищает как живет хищная птица сбивая других птиц на лету. Не желает обсуждать что смерть и красота делают друг с дружкой внутри него.

Я взяд его с собой в полет на первой неделе его появления. Он хотел посмотреть наш периметр, наши уязвимые места. Затолкал его на пассажирское место и дал ему наушники чтобы он мог говорить со мной. Я сделал широкие круги и резко набрал высоту ястребиным подъемом. Было чистое утро с оврагами полными теней и стаей чаек застрявшей белой копной между нами и землей. Через десять миль на тысяче футов он произнес

Друиды. Снижайся.

Я никогда не слышал такого слова.

Встретил их по дороге, сказал он. У них болезнь крови. Крикнул им через двор. Двух грохнул подошли слишком близко. Эх было бы у меня сейчас чем их поджечь.

Я посмотрел на него. Потрясенный. Откуда им было узнать что он стал моим напарником.

Несколько детей в ободранной одежде выскочили из сарая и замахали руками, запрыгали радостно. Бангли втянул свои согбенные плечи в сиденье чтобы посмотреть на меня.

Они тебя знают?

Угу. Помогаю им. Они не друиды, они меннониты.

Я почувствовал его взгляд на стороне моего лица потом нет. Он не сказал ничего до конца полета, даже когда мы пролетели низко над горами и увидели как свежевыпавший снег слетел со скальных хребтов.

Я спрашиваю себя что это за нужда рассказывать.

Оживлять каким-то образом смертельное спокойствие величайшей красоты. Вдыхать жизнь в рассказ.

В противовес я полагаю кредо Бангли убивать все что может двигаться.

Той ночью стрельбы с одной стороны когда я не нажал на спусковой крючок я дошел до западных ангаров и пошел еще дальше. У Джаспера было хорошее чутье и я знал если он бы начал озираться и заволновался бы то он просто последовал бы за мной. Не захотел отрывать его от его веселья, и я знал Бангли довольно хорошо что он наубивал достаточно для одной ночи чтобы решиться на моего пса. У меня не было ни очков ни ружья. Бангли всегда носит кобуру с пистолетом на ремне, я уверен он спит с ним. Я никогда не видел его спящим и мне интересно сколько ночей он наблюдал за нами спящими у бермы. Неприятно быть с человеком вечно подкрадывающимся ко мне да есть кое-что похуже, непрерывное чувство постоянной слежки. Я примирился с этим чувством как индейцы кри должно быть примирились с тем чтобы жить на своем Севере со стаями гнуса. Когда-то жили. Назойливая мысль: если он решит атаки стихли настолько что сможет сам защитить это место или мои полеты к семьям станут слишком рискованными он может просто убить нас, меня и Джаспера, долго не раздумывая двумя выстрелами с пятидесяти шагов от своей веранды. Помня об этом я совершенный безумец ложусь спать на открытом месте, а если Бангли захотел бы меня убить у него было бы бесконечное количество возможностей в любой день, и я решил с самого начала что буду заниматься своими делами каждый день не принимая мистера Смерть ни в какое внимание.