А сейчас мы спустились над подножиями, и я привычно направил Зверушку к Эри. Я направился к земляному откосу который был похож на рекламный щит скоростной дороги, все еще в пятнадцати милях к западу от того места где я начинал снижение прямиком на поле. Видя все это, во мне вспыхнуло воспоминание я был восемнадцатилетним: возвращаясь домой к Маме в ее маленький домик в Хотчкисс. Удивить ее. Как шел по дороге в сумерках. Радость возвращения домой, страх от этого же совсем не ожидал подобного ощущения. Мое сердце барабанило. Чувствовал как оно соревновалось с мерным тактом двигателя, рев и вибрация ослабли когда я завел рычаг на посадку.

Наши восемь миль над прерией. Над последними деревьями, над самыми последними живыми соснами вылезшими на равнину словно заблудившиеся дозорные, над нашим периметром, над нашей границей безопасности, и потом я мог видеть нашу башню, ту построенную вместе. Снайперскую палубу Бангли, веранду откуда он стрелял своими гранатами - и затем все наше место и не всматривался вниз разглядеть кости, тела оставленные непогребенными и растащенные волками и койотами, и всякое такое. Мог бы, если я стал бы вглядываться, белый скулеж реберных дуг или черепа. И я ощутил внутри нарастание - чего? Какого-то чувства к Бангли который в это самое мгновение стал для меня моей семьей. Потому что для него, как для моей матери двадцать два года тому назад, я возвращался домой. Не к моей жене, к моему ребенку, к моей матери, никуда а именно к Бангли с его каменным голосом. Для кого быть упрямым говнюком было делом чести все наше время. И я почувствовал укол страха, угрызения совести. А что если он был зверски зол на меня?

Противоречивые эмоции. А потом меня заполнил один лишь страх. Когда я спрыгнул на шесть тысяч футов и пролетел над отблескивающей речушкой была мелкой, но текла, и пошел прямиком на южный конец посадочной и увидел обугленные зубья домов, увидел фундаменты, увидел половину моего ангара распахнутую настежь словно прошло торнадо и выжгло.

Дом Бангли, сотня ярдов к северу, тот с оружейной мастерской в жилой комнате и с фотографиями светловолосой семьи лыжников - он стоял, да только окна были выбиты и там вокруг мансардного окна на втором этаже виднелись следы огня и тоже разбито, и рядом с ним в крыше зияла дыра. О *****. ***** ***** *****.

Папаша сидел напрягшись и весь во внимании на своих вещах, я бросил быстрый взгляд на него, он понимал все было не так как надо, а Сима жала мое бедро и не могла оторваться от окна, от вида всего словно ребенок у акульего аквариума.

Прежде чем я сел я прошел на низкой и пролетел над огородом. Он все еще был там, неповрежденный. Вода все так же текла по направленным с одного конца грядкам, и вода текла лишь по половине грядок.

Да только. Даже с двухсот футов я мог видеть сорняки. Она заполнили те места без воды и карабкались и занимали края отброшенной земли.

Я поддал газу и поднялся и вновь прошелся вокруг повыше. Наклонился влево и прицелился на середину поля и сел подальше и прикатился прямиком к дому Бангли. Топливо, магнето, главный ключ. Все. Выключил. Зверушка еще почти не остановилась а я распахнул цепляющуюся дверь и выпрыгнул наружу и побежал к дому.

Входная дверь была открыта, слегка раскачивалась взад вперед под легким ветром.

Бангли! Бангли! Эй! Ты там! БАНГЛИ!

Я удивился силе моего крика. Звучал как не мой.

Направился в мастерскую. Странно большое окно с видом на горы было невредимо но на стене с камином диагонально тянулась цепочка пулевых дыр. Фотография семьи на лыжах стояла нетронутой на столике. Инструменты Бангли лежали там где обычно, разобранный Зиг Зауер.308 его один из самых любимых, висел над рабочим столом в двух зажимах.

Божмой.

Папаша позади меня.

Твой друган, сказал он. Я знал с нашего первого интервью что он будет задиристым, иначе как такой парень как ты...

Остановился на полуслове.

Даже не мог себе такое представить.

Бангли!

Отчаяние. Впервые я ощутил эти клещи во мне, отчаяние как вонь. Странно. Никогда не знаешь точно как ты относишься к другому пока не увидишь его сожженый дом.

Вздрогнул. Папашина рука на моем плече.

Они взяли его здесь. Он работал. Днем. Никак не ожидал нападения днем. Они ворвались со входа а он уцелел после первой атаки и он отбился. Он отогнал их, затем поднялся наверх где ему лучше виделось, лучший угол для стрельбы, и сражался оттуда. У них похоже только у двоих там были винтовки.

Я направился наверх. Сердце сжалось. Что я увижу? Никогда не был там, никогда. Коридор с рядами фотографий семьи блондинов. На лыжах, на яхте, в бамбуковых бунгало, пальмы, желтый лабрадор на цветочном поле. Видел все это пока мчался, бежал по толстому ковру пола, остановился однажды чтобы сориентироваться где входная дверь чтобы найти мансардовое окно. Вот эта комната. Распахнул слегка приоткрытую дверь.

Детская, мальчика. Плакат красотки в бикини над кроватью, кровать накрыта одеялом с рисунком ковбоев на брыкающихся быках. Пришпиленные бабочки в рамках на стене и электрогитара в углу. Также лыжи для слалома. Доска для серфинга, короткая подвешена к потолку, ярко-зеленый рисунок змея на яблоне и голая Ева полуотвернувшаяся, ее грудь едва покрыта кудрями ее волос: ВЕСЕЛЫЕ ДОСКИ. Подписанный плакат гоночного автомобиля НАСКАР. Номер 13.

Две охотничьи стрелы, настоящие, торчали в плакате а стена над ним была разорвана пулевыми отверстиями.

Две банки жевательного табака и плевательница из-под кофейной банки на полу у кровати. Бинокли для ночного видения и два Глока в кобурах свисают со шляпной вешалки. Божмой. Это была комната сына и комната Бангли. Здесь он жил. *****. Сохранил комнату словно в историческом музее. Я вспомнил об отце Бангли, кого он так ненавидел - и я подумал, У него никогда не было комнаты как эта. Он спасался или следовал какому-то инстинктивному желанию или что-нибудь еще более странное, кто знал, живя в этом музее, в этой игровой комнате. А сквозь крышу проникал свет. Дыра размером в два фута. Никаких знаков взрыва, откуда она? Оо. Почти наступил в такую же дыру на полу. Вопросы покатились в моей голове и сталкивались как автомобили в гонках НАСКАР. И обгорелое окно. И мешки с песком наваленные до подоконника и выше по краям. И никакого Бангли что в общем-то было хорошим знаком.

Я стоял посередине комнаты глотая воздух, успокаивая дыхание. Полез в разбитое окно и посмотрел вниз на наше прибытие, на наш аэропорт, и не удержался от внезапно выскочившего из меня пузыря смеха.

Он мог видеть практически все: поверх бермы у рулежки где я спал с Джаспером, прямо до самого мусорного бака мы оттащили от моего дома, мой дом был просто приманкой. Он мог бы видеть веранду и входную дверь того дома, весь ряд ржавеющих самолетных руин, две стороны диспетчерского здания, вход в мой ангар. Не так уж мало он мог охватить отсюда своим взглядом, вот почему он и выбрал здесь. Никогда я об этом не думал, не знаю почему. Или о том когда я посылал ему сигнал тревоги ночью а он мог видеть всю сцену в ночным прицеле отсюда. Он бы сразу знал сколько спряталось за баком, что у них, сколько их могло бы притаиться, знал все это прежде своей прогулки до бермы в темноте, скорее всего уже запланировав кого он застрелит первым и как. Вот почему он никогда не выглядел удивленным, всегда для меня выглядел слишком расслабленым. *****. И мешки с песком. Он бы пожалуй мог запросто отстреляться своей снайперской винтовкой прямо отсюда. ***** Бангли. Как далеко было? Триста ярдов, может быть. Легко. Для него. И я стоял там с поднимающимися во мне отвращением и восхищением и я должен сказать - еще с чем? С любовью, может быть, которая выросла во мне к этому ***** индивидууму.

Он был хорош в одном, очень хорош в этом, а во всем остальном он барахтался с непоколебимой бестолковой суровостью. Одна стратегия, я полагаю. И подстраховывал меня. Не подведя ни разу, без промедления. И, что еще? Щедро. Я говорю с лихвой, так ведь? Никогда даже не дал мне знать как должна была пройти вся операция. И когда я покинул его, он сразу понял угроза возросла, опасность. Наверняка откалибровал ее до самых самых, как он калибровал ветер и подъем винтовки для своих дальних выстрелов с башни, знал с холодной точностью в какой опасности он будет жить здесь один без меня и Джаспера, затем просто без меня, как без предупредительной системы. Симбиоз, до каких пределов я никогда не задумывался настолько. И как от его настойчивого и краткого сопротивления мне прощание было очень трогательным. Корзина с гранатами. Говорила мне я был семьей. Говорила мне пожелания доброго полета, беречь себя, не для него, а для меня самого.