Так долго. Это я лишь думаю не говорю. Так долго. Бангли и Джаспер да еще нежирная диета. Да уж.

Ты не имеешь права выбирать за меня Хиг.

Я делаю вдох.

Все что мы делаем рискованно. Изредка им нужна моя помощь.

Для чего? Да на *****? Что им осталось? Один, два, три года макс? Счастливчики? В каждый месяц кто-то умирает. Я же вижу какой ты ходишь угрюмый тогда. Помощь для чего? Для лихорадки и кровавого кашля?

Они люди. Они пытаются выжить в каждый день. Может кто-то и сможет выжить. Ходят слухи о выживших.

Он все еще наклонен вперед, все еще дрожит вена, свежий потек Коки на щетине подбородка.

Они нам не угроза Брюс.

Звучание его имени расширяет ему глаза. Он никогда не говорил его мне, все время было просто Бангли, я так его все равно называю редко.

Семьи знают надо держаться в пятнадцати футах подальше. Я приучил их к этому. Ни один раз да никогда они не выказывали никакой агрессии, ничего кроме благодарности, такая стыдливая благодарность когда я починю им насос или когда научу делать ловушки на рыб. Сказать правду я делаю это скорее для себя: что-то во мне отпускается, расслабляется. Что-то почти замерзшее.

Бангли жует челюстью смотрит на меня. По поводу последнего сказанного это как будто я произнес на прекрасном японском, целый абзац закончил легким поклоном. Словно во-первых, он никак не может поверить я ***** сказал это, и во-вторых, он не понимает ничего из сказанного. Всякая психо-спиритуальная речь от нее ему, ну, ни холодно ни жарко.

Однажды я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто бoльшее. Мы наслаждались двумя бутылками редкой Коки на веранде моего дома. Я никогда не захожу внутрь, всегда снаружи под светом лампочки я оставляю на ночь и работает словно магнит на атакующих нас. Был вечер и октябрьское солнце приближалось к горам. Будто парочка старых приятелей наслаждалась покоем. Два плетеных кресла обшарпанных скрипят под нашим весом. У его кресла был ритм словно он помнил как это было сидеть в таком кресле. Тогда лишь один раз он рассказал мне что-то о своей прежней жизни. Он вырос в Оклахоме. Так он мне сказал.

Совсем не то что ты думаешь, добавил он. Длинная история.

Только и всего. Немного загадочно. Я не раздумывал над его словами. Он никогда не объяснял их. Все равно, похоже мы притирались друг к другу.

Я рассказал ему я строил дома.

Какие дома?

Деревянные. Из глины и соломы. Под заказ. И написал книгу.

Книгу о строительстве.

Нет. Маленькую книжку. Поэзия. Никто ее не читал.

О-о? Он размеренно глотнул Коку наблюдая за мной пока он закручивал ее крышку, наблюдая за мной пока он клал ее рядом с собой, словно оценивая меня по-новому, не выказывая оценки хорошо ли плохо ли. Просто переваривая смысл сказанного.

Писал для журналов. В основном о рыбалке, о природе.

Облегчение прошло по его лицу тенью облака. Я почти засмеялся. Можно было видеть все скрипы его мыслей: Уф-ф, природа, Хиг не гомик.

Когда я рос, я хотел стать писателем. Великим писателем. Летом я работал на стройках, плотничал. Что-то вроде этого. Трудно прожить писателем. В любом случае я не был скорее всего настолько хорошим. Женился купил дом. Потом другое, затем еще другое.

Длинная история, сказал я.

Бангли держал свою бутылку обеими руками обняв ее. Что-то вспоминалось в нем. Внезапно отдалился словно его внутренний дух забрался подальше на безопасное растояние. Наблюдать. С расстояния. Качаясь в кресле которое не качалось.

Мы долго молчали. Солнце коснулось одного из самых высоких пиков, медленно потекло вниз желтком. Ветер прошелся, затрещал в высохших кустах. Холодно.

Я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто бoльшее, чем просто выживать день за днем. Разведывать, чинить самолет, выращивать овощи, ловить зайцев. Чего мы все время дожидаемся?

Его кресло, скрип скрип, остановилось. Он замер будто охотник почуял по ветру добычу. Близко. Словно он вдруг проснулся.

Повтори.

Бoльшее чем это. День за днем.

Он пожевал челюстью, его прозрачные глаза серели в увядающем свете. Словно я перешагнул за край.

Пора сказал он. Встал. Запустил палец крюком в нагрудный карман своей фланелевой рубашки, достал бутылочную крышку, закрутил на место. Понес свою Коку с веранды, сломанные ступеньки потрескивали под ботинками.

Это было может во второй год. А теперь в ангаре я знаю оттаивание изнутри не вызовет никакой симпатии. Половину времени с Бангли я провожу в размышлениях о которых я никогда не расскажу ему.

Я открываю канистру масла и вставляю ее поглубже в воронку сделанную из разрезанной напополам бутылки. Оставляю чтобы вытекло все. Поворачиваюсь к нему лицом.

Кто знает может в один день нам будут они нужны. Кто знает.

Ха. Кашель презрительного отказа. Не случится Хиг. Разве что обсудить похороны.

Он уже их записал, пожелал им. Всех в мертвецы.

Ты хочешь быть единственным оставшимся в живых? Ты бы был так счастлив. Один-единственный челдобрек оставшийся на Земле.

Если так все к тому идет. Лучше так чем по-другому. Короче я тебя смог неожиданно напугать. Он глотнул Коку наблюдая как я прошел мимо.

Он хотел сказать по-другому это все умрут. Похоже. Я не сказал вслух: Однажды я залезу в свою Зверушку и полечу на запад и дальше и дальше.

Нет ты не сделаешь сказал он.

Что?

О чем ты думаешь. Нет другого такого места. Может на всей планете. У нас есть защитный периметр, вода, энергия, еда, оружие. У нас есть поблизости горы, если чего-то будет не хватать. У нас нет трений нет политики потому что это только ты и я. У нас нет трений чтобы разойтись. Как у мормонов как у всех там которые уже больше не живут. Будем держаться попроще тогда выживем.

Он кривится улыбкой.

Деревенские выживут.

Его любимая фраза.

Я смотрю на моего единственного друга на всей Земле. Я так полагаю на моего друга.

Не убивай-ка ты нас говорит он и уходит.

Все равно я появляюсь когда они просят. Мой патруль летит на запад к горам затем на юг. Я следую по линии деревьев очерчивающих реку. У электростанции и резервуаров я поворачиваю на северо-запад. Меннониты у ручья. На старой индюшачьей ферме. Восемь металлических сараев по двое в четыре ряда установлены под прямым углом как дигонально запаркованные автомобили. Высокие вековые деревья вытянуты в струну лесозащитной полосы и собраны в рощу посередине которой темнеет залитая асфальтом крыша большого кирпичного жилого дома фермы. Два пруда кормятся течением ручья. В одном плавают надувные плоты, пустое каноэ. Цепь солнечных батарей к югу от сараев и две ветряка, один из них для подачи воды. Почему они здесь обосновались.

Во дворе, на видном месте, тридцатифутовый флагшток, флага давно нет, может сняли для детского одеяла. Когда им нужна помощь они поднимают ободранный красного цвета рабочий комбинезон. Для сигнала и для флюгера. В сильный ветер он расправляет руки и ноги как человек без головы.

Я сажусь на ровной полосе земли отходящей буквой Т от старой проезжей дороги на запад. Я вижу трепещется знак на ветру. У начала моей полосы они примотали металлическим проводом к двум столбам знак красный череп и скрещенные кости написано ОПАСНО ЗДЕСЬ БОЛЕЮТ КРОВЬЮ. Полосу затапливает, просыпается ямами. Они выходят с лопатами и заполняют провалы и дыры. Они плохо справляются с обслуживанием, они в большинстве слишком слабые но посадочную полосу они стараются содержать в порядке. Почти всегда дует сильный боковой ветер. Я проскальзываю на Зверушке так что она планирует вниз, почти садясь боком к полосе, левым крылом вниз, носом задранным к югу, затем в самую последнюю секунду выпрямляю ее рывком, дети во дворе радостно подпрыгивают, я вижу как веселятся они на расстоянии двухсот футов, только тогда я вижу их смеющимися.

Джаспер когда-то мог запрыгнуть в кабину, а теперь не может. В четвертый год мы немного позлилилсь друг на друга. Я снял переднее пассажирское сиденье для грузов и положил фланелевый спальный мешок с повторяющимся рисунком человека стреляющего по фазанам, с его собакой на трех лапах, указывает, куда-то вперед. Не знаю почему раньше не сделал такого. Собака совсем не похожа на Джаспера. Я заносил его. Клал его на этот повторяющийся рисунок человека с собакой.