— А ты куда с пузом лезешь? Подумают, что детская консультация идет! Дай сюда папку.
У меня отняли папку и мелом написали большой восклицательный знак. На каждой папке было по букве. Ребята выстроились в ряд. Получилась надпись:
«Хочу в космос!»
Восклицательный знак — это была моя папка.
С тротуаров нас приветствовали прохожие. Милиционер остановил транспорт, пропустил нашу колонну.
— Пошли с нами! — закричали ему.
— На посту! — пожал с сожалением плечами милиционер.
Вдруг из такси выскочила пара. На ней было свадебное платье, на нём черный костюм. Во Дворец бракосочетания ехали. Цветов целая машина… Цветы невеста раздала нам. Мне досталась веточка мимозы. Цветы весной… Прелесть. Я так люблю цветы. Мне их очень мало дарили. Сейчас в степи маки начинают цвести. Вся степь красная от маков. В степи, как в космосе, — простор.
Навстречу шла небольшая группа людей. Видно, вышла коммунальная квартира. Мальчишки и девчонки, женщины, пенсионеры в очках. Над головами на куске клеёнки написано: «Мы первые!»
Колонны повернули обратно по Невскому к штабу, к Дворцовой площади. Своды штаба гулко приветствовали нас эхом. Мы как бы шли на штурм эпохи. На этой площади началась новая эра — эра социализма, теперь Советский Союз открывал ещё одну новую эру — эру освоения космоса.
Я вспомнила, как наш курс после целины участвовал в съёмках кинокартины «День первый». Перед Александровской колонной, как плотина, стоял серый строй солдат с примкнутыми штыками на винтовках. Мы, переодетые в мастеровых, в крестьян, выходили из-под свода Штаба с хоругвями, заполняли площадь молча… Я тогда вспоминала бабушку Палю. Она девушкой была среди такой же группы рабочих и тоже выходила из-под свода Штаба к Зимнему. Она с надеждой ждала, когда выйдет царь-батюшка и накормит голодных, оденет голых. Раздался звук военного рожка. Загремели залпы…
Мы бежали… Стреляли в нас холостыми патронами. Помню, как какая-то женщина вдруг остановилась и пошла навстречу солдатам. Она была старая. Она случайно попала на съёмку — шла мимо и из любопытства присоединилась к массовке. Она, наверное, была петроградка. Женщина плакала и кричала солдатам:
— Что вы делаете! В кого стреляете!
Съёмки остановили. Прибежал режиссёр, ассистенты, медсестра… У солдат, одетых в царские шинели, были растерянные лица.
— Я не могу забыть, как стреляли в народ… — сказала женщина. — Я ведь родилась при царе…
«Убитые» встали, подняли хоругви. Надо было снова повторять сцену. Мы понимали, что это снимается кино, что так надо по сценарию, но на душе было тошно. Эти съёмки были такими наглядными пособиями по основам марксизма!
И теперь мы заполнили площадь. Вся Александровская колонна была исписана мелом: «Слава Гагарину! Слава партии! Слава советскому народу!» На арабском, на французском, русском, китайском… Какой-то иностранец пытался сказать речь, но понятно было всего два слова: «Я турист… Ура!»
Ребята сложили руки. На помост из сплетённых рук взобрался Пашка и начал говорить… Читал стихи Маяковского, Блока. И вдруг я почувствовала, как у меня где-то под сердцем толкнуло. Раз, другой… Даже сердце сжалось. От нежности и боли. Это мой ребёнок приветствовал первого на земле космонавта. Я растерялась, охнула…
— Чего? Чего? — подскочила Римка. — Что? Говорила, не лезь с брюхом! Плохо, да?
— Хорошо! — ответила я и положила Римкину руку на свой живот. Римка расплылась в улыбке, услышала.
— Юрка пошевелился! — сказала я тихо. — У меня Юрка будет. Свой!
ПАЛЕ НЕ СИДИТСЯ
И всё-таки она пустила грамоты в ход. Сложила их в сумочку и пошла в райком на Съезжинскую. Райкомовцы схватились за головы… Уговаривали, ублажали. Но баба Паля затопала на них.
— Буду жаловаться в ЦК! — пригрозила она.
Когда в ЦК жалуются, конечно, неприятно. Пришлось инструкторам садиться за телефон, обзванивать парткомы.
— Может быть, в артель инвалидов? — осторожно спросили Палю.
— Нет! — твёрдо сказала она. — Давайте завод! Я должна внести свою лепту…
Ей дали газету, на первой полосе был портрет Гагарина и полный текст его ответов на пресс-конференции в Москве. Паля угомонилась. Далеко отставив газету, читала вопросы и ответы, шевелила губами и грозно посматривала на инструкторов.
— Хочет внести вклад… — говорили инструкторы в трубки. — Подумайте. Позвоните… Хочет работать с людьми. Среди людей находиться. Неужели не понятно?
Теперь бабушка ходит на завод, на работу. Это камера хранения напротив проходной, в узком дворе, куда заходят женщины сдавать свои хозяйственные сумки. Баба Паля знала, о чём поговорить с каждой. Ей трудно было ставить чемоданчики на полки. В её смену это делали следопыты. Когда следопыты в школе, рабочие сами кладут свои вещи, берут номерки, после работы забирают свёртки, авоськи и вешают номерки на гвоздики.
К бабушке часто заходят из профкома и осторожно спрашивают: «Как самочувствие?»
Тревожатся не зря — баба Паля что-то задумала. На электрической плитке у неё греется чайник. Она угощает рабочих чаем, в вазочке лежат конфеты. Задерживаются в основном женщины. Пьют чай, рассказывают о своем житье-бытье… Бабушку очень беспокоит выполнение плана, ей кажется, что коллектив взял слишком мало обязательств. С Маней она перестала спорить — нет времени, от этого баба Маня стала грустной и подозрительной.
— А куда зарплату прячешь? — никак не может успокоиться Маня. Её почему-то очень беспокоит, куда сестра прячет зарплату. Я знаю куда. Паля копит деньги на… приданое моему ребёнку, откладывает каждый месяц от пенсии. Маня пока ничего не подозревает. Мы ей не говорим. Успеется еще…
— Ты всегда, Полина, лезешь не в своё дело, — продолжает Маня. — Тебя за это из пансиона исключили… И старшего, Колю, из-за этого потеряла. И мужа потеряла… И здоровье.
Паля молчит. Но я знаю, что моя бабушка не зря прожила жизнь. Я знаю, что её очень любят люди. Я сама слышала в проходной завода, как муж говорил жене: «Опять пойдёшь комиссару жаловаться?»
Комиссар — это бабушка. Не знаю, кто первый назвал её так, но женщины действительно жаловались ей на мужей, которые выпивали, на детей, которые попадали в милицию, на мастера, который нагрубил.
Бабушка всё запоминала — она готовилась выступить на открытом партийном собрании. С женщинами Паля работала давно. Проводила первый съезд женщин Закавказья, спасла когда-то в станице Баргустан семьи казаков, которых под горячую руку чуть не подвергли репрессиям. После этого десятка два казаков вернулись домой из банды Хмары Савенко. Эти казаки позднее спасли её от белобандитов, когда Хмара вырезал целый продотряд. Многих женщин она «благословила» на учебу, в период коллективизации выходила трёх девочек — их отца убили кулаки, а мать спилась…
Готовилась к собранию Паля основательно. Делала выписки из газет, составляла «краткие тезисы выступления».
Утром без посторонней помощи гладила платье. Устала… Я прибрала за ней, отнесла на кухню утюг.
Положив в карманы лекарства, Паля оделась, торжественно вышла из дому. Я пошла проводить её до завода.
На улице бабушка взяла меня под руку. Она не хотела, чтоб люди видели, что её поддерживают. Ей почему-то казалось зазорным, когда её поддерживают под локоть. Она хотела идти сама.
Мы пошли по парку Ленина, мимо зоопарка. Эта дорога была длиннее, но Пале хотелось подышать свежим воздухом перед «решительной схваткой». Время ещё было… Мы сели на лавочку. По дорожкам бегали ребятишки — играли в «Али-бабу». Ловили друг друга и визжали от восторга.
И вдруг я почувствовала, что где-то рядом должен быть Костя.
Он шёл с женой. В руках у него были книги, жена несла сумку с продуктами. Он изменился. Щеки были плохо выбриты, и походка стала другой.
Я отвернулась… Надо же было встретиться! Наверное, я побледнела, потому что бабушка забеспокоилась:
— Мутит? Это бывает… Ты глубже дыши.
Она тоже увидела Костю и всё поняла.
