Вот и появляются на свет красивые слова о товариществе, о том, что для общественности не должно быть секретов и так далее. А суть одна — ступай ты подальше… Сама кашу заварила, сама и расхлёбывай.
Почему выступил Райчук, было ясно. Не только я, все сидели оплёванные. Он в поте лица зарабатывал капиталец.
Эх, вот бы я ещё заявленьице написала… Что, мол, так и так, увели бедную овечку в тёмные леса, за синие моря, посулили кисельные берега, молочные реки, несчастная поверила, а он злодей-лиходей надругался над девичьей гордостью. Как Райчуку нужно было подобное заявленьице! И в своем выступлении он всё клонил к тому, чтобы я встала, ударила себя в грудь и выложила. Назвала заветное имечко. Тут бы он развернулся. Столько гнева в его глазах, пыла и непримиримости… Воплощение статуи Правосудия из Летнего сада, разница лишь в том, что мужского рода да в одежде. Ничего, разденем! Пускай выговорится, разденем! Снимем с него одежду, голым покажем.
Райчук вспотел. За столом президиума сидел Краснощёков из парткома. Он чертил что-то на бумажке и почему-то боялся посмотреть мне в глаза.
Райчук жалел меня… Широко, по-крокодильски.
— Мы не должны оставить в беде Лебедеву, — говорил он. — Заставим члена нашего общества нести обязанности отца.
И закончил свою речь словами:
— Пусть встанет Лебедева и по-комсомольски честно скажет нам, кто тот человек, который поступил, как… Я не хочу называть этого человека соответствующим определением. Хотя в нашем русском языке есть много выразительных слов для подобных типов. Не бойся, Лебедева! Мы твои товарищи. Мы понимаем, что нелегко назвать его имя. Но мы должны знать имя этого человека. Таким нет места в нашем обществе!
Райчук глотнул из стакана воды и сел с краю стола президиума. Строго посмотрел в зал, потом достал блокнот и подчеркнул что-то карандашом. Он был воплощением совести. На его лице было написано, что ему очень тяжело говорить обо мне, но совесть не позволяет молчать, что на самом деле он не может спать спокойно, пока в нашем обществе существуют «несоветские люди».
Я встала… На меня смотрел весь курс. Краснощёков оторвался от своего занятия, тоже посмотрел внимательно и, кажется, с тревогой.
— Пускай выйдет к трибуне!.. — крикнул кто-то.
На него зашикали.
— Я буду говорить отсюда… — сказала я.
— Правильно, — поддержала Римка. — Говори… С трибуны пускай Райчук выступает.
— Значит, я должна тебе сказать, кого я люблю? — спросила я.
Райчук сделал вид, что вопрос относится не к нему, но, так как все молчали, ему пришлось ответить:
— Не мне… А коллективу.
— Хорошо, если я назову имя человека, которого люблю… вы будете писать ему на работу? Чтобы приняли меры… Чтоб заставили жениться. Или проработали… И это поможет мне?.. У моего ребёнка будет официальный отец. А как же я тому человеку скажу: «Я люблю тебя!»?
Райчук пожал плечами и опять показал в зал, что, дескать, мой ответ интересует не только его, а весь курс.
— Ребята, — обратилась я к студентам, — вам действительно необходимо знать имя человека, который мне… Он…
— Ты не волнуйся… — зашептала Римка. — Спокойнее… Ребята, чего молчите?!
Ребята молчали. Потом послышались голоса:
— Кирка, ты сама решай!
— Лебедиха, Лебедиха, он что — обещал на тебе жениться?
— Ты уж сама решай. Если помочь…
— Хочешь, я ему морду набью? — Встал Пашка Осипов.
— Товарищи! — поднялся у стола Райчук. — Решается принципиальный вопрос. Идёт речь о моральном облике члена нашего коллектива. Поймите! Не имеем мы права быть равнодушными, когда…
— Эх, ты!.. — вдруг вскочила с места Римка. — Чего ты к ней пристал? Как тебе не стыдно!
В зале поднялся шум. Я села. Ребята вскакивали с мест, лезли к столу, протягивали мне руки, девчонки лезли целоваться…
— Лебедиха, наплевать на него!
— Лебедиха, выходи за меня замуж!
Всё-таки коллектив великая штука! Сразу стало легко. С друзьями не страшна никакая беда.
За столом президиума председатель собрания стучал карандашом по графину, тоже кричал. Кто-то свистнул… Тогда встал Краснощёков.
— Товарищи! — Шум смолк. — Товарищи, не превращайте собрание в балаган. Свистеть вздумали! Это же комсомольское собрание, а не лес. Ведите собрание…
— Какие будут вопросы? — осипшим голосом спросил председатель.
— Никаких! Нам и так ясно. Будет у нашей Лебедихи пацан. Кто «за»? — сказал Пашка Осипов. — Единогласно! Давай последний вопрос. Правильно, хлопцы?
— Точно! Давай следующий!
— На повестке дня вторым вопросом… — просипел председатель. — Успокаивал вас — и что-то с голосом… Может, ты сам, Райчук, скажешь?.. У меня что-то с голосом… Завтра на спевку идти, а у меня с голосом… — Он сел и поправил скатерть на столе.
В зале стало тихо-тихо… Райчук от неожиданности втянул голову в плечи. Это длилось секунду. Но все поняли, что он трусит. Потом он встал, уверенно, без тени колебания, опять подошёл к трибуне.
— Товарищи… Вы знаете меня уже не первый год, — сказал он.
— Знаем! — сказала Римка.
— Мне как-то неловко, — вдруг смутился он и улыбнулся детской открытой улыбкой.
— Ладно уж… Валяй! — донёсся голос от двери.
— Как я учусь… вы знаете. Общественные поручения выполнял добросовестно. Может быть, кто-нибудь другой скажет? — опять смутился он, оборачиваясь к Краснощёкову. — Неудобно как-то про самого себя говорить.
— Неудобно… — развёл руками Краснощёков.
— Есть у меня, конечно, и недостатки… Например, я у нашего профессора взял книгу. Готовился к докладу в научном обществе, забыл книгу в троллейбусе… Доклад, правда, помните, отметили на заседании кафедры, дали отличную оценку. Но книга была потеряна. Уникальный экземпляр. Ещё…
— Говори, чего надо, не тяни! — опять донёсся голос от двери.
— Товарищи! — Райчук замер. Лицо его стало торжественным. Потом, оттеняя каждое слово, сказал, как поклялся: — Товарищи!.. Я… прошу… комсомольскую организацию… дать мне… рекомендацию… в великую партию коммунистов Советского Союза.
Почему-то все опустили головы… Почему-то все задумались. Может быть, каждый из нас представил, как он рано или поздно тоже выйдет так вот перед своими товарищами и тоже скажет эти слова. Простые и ответственные. И товарищи вдруг смолкнут, будут думать, а у тебя будет стучать сердце… Будет решаться вопрос всех вопросов. Отойдут в сторону мелочи, дрязги, пустяки… Каждому надо будет решить не только за того, кто стоит как на ладони перед товарищами, но и за себя — имеет ли он право доверить чистоту своей совести другому, достоин ли его товарищ этого доверия, не загрязнит ли совесть твою, миллионов, всего народа? Можно ли передать в руки этому человеку будущее?
Зал молчал… И Райчук был уже не просто Райчук, это был Человек, решалась судьба Человека, будущего руководителя страны.
Зал молчал. Долго молчал. Заскрипел стул. К трибуне вышел Пашка Осипов. Застегнул рубашку и тоже задумался…
Я смотрела на Райчука, точно видела его в первый раз. Обиды уже не было. Мелькнула мысль, что, может быть, он был и прав, наверное, он искренне хотел мне помочь. Я начала вспоминать первые дни в университете, когда Райчук, приехавший из деревни, терялся в сутолоке коридоров, как мы сдавали вступительные экзамены и одновременно увидели свои фамилии в списке принятых. Он пригласил меня в кафе. Мы пили молочный коктейль и смеялись от счастья, что теперь мы стали студентами.
Он очень смешно говорил: «Я так уставши… Вот выучимся, я в деревню приеду, от все будут удивимши…»
Над ним зло потешались и быстренько вытравили все «устамши» и «дивимши». Может быть, мы слишком жестоко ломали его? Он сопротивлялся и неожиданно стал говорить очень правильно. Потом он начал даже поправлять нас. Он ненавидел стиляг, как может ненавидеть городских хлыщей только деревенский парень. На первом же вечере выкинул с танцев двух хулиганов, пристававших к первокурсницам. Лилька была трусиха. Она жила около порта и вечерами боялась одна возвращаться домой — попадались чересчур «внимательные» морячки торгового флота. Райчук провожал её почти каждый вечер. И мы все были за Лильку спокойны: Райчук защитит.
