— … А он мне и говорит: поезжайте, мол, в Кокушкино и живите там. Дескать, ежели нам что-нибудь станет известно, мы вам сообщим. Каково, а? — продолжал я свой рассказ, уже сидя на диване.

Вдруг я осекся. Только теперь я обратил внимание, что в комнате Владимира, всегда опрятной и прибранной, царил странный беспорядок. Бумаги на столе были разбросаны, часть их переместилась на стулья и даже на пол; дверцы книжного шкафа раскрыты, гардероб распахнут.

— Володя, простите меня, Бога ради! — воскликнул я. — Я, по-моему, чересчур увлекся своим рассказом об этой незадачливой и даже бессмысленной встрече. Что произошло?

«Уж не обыск ли у вас произошел?» — едва не выпалил я, но удержался, а вместо этого спросил:

— Вы что-то потеряли?

— Потерял, Николай Афанасьевич, именно что потерял! — воскликнул Владимир с сильнейшим удручением. — Хотя такое за мной не водится. Вот уже час я перебираю свои бумаги и вещи и никак не могу найти ту страничку с опечатками. Вы ее не брали?

— Как же не брал? Брал, и о том вам сказал еще вчера вечером. Даже заснул со страничкой в руках. Но ведь я вам ее вернул, Володя, разве нет?

— Если вернули, то куда же она делась? — Ульянов развел руками. — А если не вернули, то где ж ей быть, как не в вашей комнате? Я там, простите, тоже посмотрел, конечно, поверху, и — ничего…

— Неужели выкрали?! — Я даже руку к губам прижал, высказав это несосветимое предположение.

— Полноте, Николай Афанасьевич! — Владимир выдавил из себя улыбку. — Вы, по-моему, со всем тщанием отнеслись к идее тайного общества. Вам скоро заговорщики в собственном шкафу будут мерещиться.

Я тоже постарался улыбнуться.

— В шкафу, не в шкафу, Володя, а в гардеробе поискать следует. Я имею в виду не заговорщиков, а страничку.

Мы прошли в мою комнату, и я предпринял самые усердные поиски.

Я посмотрел на кровати и на диване, я заглянул под диван и за диван, я перетряхнул свой дорожный баул и даже залез в чемодан, хотя точно помнил, что накануне открывал его только для того, чтобы достать флягу с рябиновкой. Я перебрал свои вещи в гардеробе. Увы, никакого полезного результата я не получил. Вот странность-то! Куда же девалась эта страничка, вдруг, за ее отсутствием, приобретшая для нас неизъяснимую важность?!

Владимир наблюдал за моими поисками, и лицо его все больше мрачнело. Я бессильно присел на диван.

Тут дверь в мою комнату, и так слегка приоткрытая, отворилась полностью, и на пороге появилась Анна Ильинична.

— Николай Афанасьевич, — обратилась она ко мне, — мы тут с Раузой глаженье затеяли, утюги еще с утра разводить начали. Давайте Рауза и ваши вещи выгладит.

Я был настолько встревожен, что не сразу понял, о чем говорит Анна Ильинична.

— Вещи? — переспросил я, производя, наверное, очень скудоумное впечатление. — Выгладит?

— Ну да. Что тут необычного? — удивилась Анна Ильинична. — Странный у вас вид какой. Не иначе последствия ночного гулянья. Или, может, потеряли что?

— Да, Аннушка, потеряли, — тусклым голосом сказал Владимир. — Потеряли очень важную для нас бумагу. Еще вчера Николай Афанасьевич держал ее в руках, а теперь нигде нету. Мы уж все обыскали.

— Вчера вечером? — пристально глядя на меня, уточнила Анна Ильинична.

— Да, вчера вечером, — ответствовал я с жалким видом.

— За ужином вы сидели в домашней бархатной куртке и атласных штанах. А когда я увидела вас ночью, на вас были уже пиджак и драповые брюки. Может быть, в куртке бумагу оставили-то?

— В куртке! — закричал я громовым голосом. — Точно в куртке! Ах я фетюк! Ну конечно! Где же она, куртка эта? В гардеробе нет, я смотрел.

Я начал лихорадочно рыться в своих вещах, но куртки там не было. Анна Ильинична вернулась на кухню.

Владимир выскочил в прихожую.

— Николай Афанасьевич! — донесся его голос. — Да вот же она, на вешалке висит.

Меня словно метлой вымело в прихожую. Действительно, моя бархатная куртка спокойно висела на вешалке, словно это было для нее самое привычное место. Когда же я успел ее туда повесить? И зачем? Видимо, собираясь ночью на охоту за соглядатаем и наспех переодеваясь, я сделал это машинально, не думая.

Листок с опечатками, аккуратно сложенный, и впрямь оказался в кармане куртке. Владимир выхватил его у меня из пальцев и вбежал в кухню со словами:

— Аннушка, ты как всегда оказалась права. Вот уж сыщик так сыщик! Куда до тебя судебному следователю Марченко!

Я вошел следом. В кухне слегка припахивало паленым, но главным запахом был аромат свежего белья и пропаренной одежды. На плите калились утюги. Рауза ловко гладила разложенную на столе владимирову тужурку, при этом она время от времени набирала в рот воды из жестяной кружки и аккуратно брызгала на ткань. Анна Ильинична сидела неподалеку на стуле, наблюдая за хозяйственным процессом. Рядом с ней высилась стопка выглаженных носильных вещей.

И тут произошло нечто такое, что навсегда отпечаталось в моей памяти, причем секунда за секундой, словно кто-то разместил в мозгу порядок фотографических карточек.

Владимир стоял посреди кухни, торжественно вознося к потолку найденную заветную страничку. Вдруг он замер и, как василиск, уставился на Раузу. И даже не на нее самое, а на руку татарки, водившую утюгом.

— Ах я дуролоп! — вскричал Владимир, причем голос его, и так высокий, дал петуха, отчего получился фальцет. — Даже архидуролоп! Ну что мне стоило хоть немного подумать!

Ульянов выхватил из руки Раузы тяжелый снаряд, положил страничку на стол, прикрыл рукавом тужурки, уже отглаженным, и утвердил на нем горячий утюг.

Рауза взвизгнула.

Подержав утюг на рукаве несколько секунд, Владимир поднял его в воздух, выждал немного и опустил снова. Затем отдал снаряд Раузе. Откинув рукав, Ульянов взял двумя пальцами страничку и поднес к глазам.

Я подошел и заглянул из-за его плеча.

На чистой, оборотной стороне страницы с опечатками проступила крупная коричневая надпись, выведенная рукою моей Аленушки:

— Непростительная, совершенно непростительная забывчивость с моей стороны! — с жаром говорил Владимир, когда мы минутами позже сидели в его кабинете — он за своим столом, я, как и раньше, на диване. Страничка со словом «Алакаевка» лежала перед ним. — Ведь именно об этом, о способах тайного письма, мы и рассуждали тогда с Еленой Николаевной, когда я пришел весной в магазин Ильина.

— Разве Аленушка что-нибудь в этом понимает? — не поверил я.

Владимир немного смутился.

— Ну, говорил-то прежде всего я, Аленушка только слушала, но, видать, и запомнила многое. Даже день наверняка запомнила — Александров, для меня-то уж точно знаменательный. Я же, дуролоп, забыл! — вновь употребил он словечко, встречаемое разве что в местных говорах. — А поводом для этого дискурса послужила книга, только-только поступившая в магазин из Санкт-Петербурга. Ее название и всплыло у меня в памяти, когда я по какому-то наитию связал мысленно утюг и страничку с опечатками. Книга — не книга даже, а брошюрка — называлась «Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина». Я тогда полистал ее, а потом что-то такое заметил насчет изготовления взрывчатых субстанций как в заводских, так и в домашних условиях. Тема, конечно, опасная, поэтому мы даже перешли на шепот. Елена Николаевна упомянула террористов, я и на это ответил, а потом разговор словно бы сам собой вывернул на подпольную работу.

Я слушал Владимира, не перебивая, но внутри меня все так и кипело. Вот до чего дошло! Оказывается, они о бомбах да террористах беседовали! Нет чтобы о книгах порассуждать, о литературе, о поэзии, наконец. Куда там! Пироксилин им подавай, видите ли! Аппетитный предмет, что и говори, для современных молодых людей.

А Владимир продолжал: