Тетя Элеонора закричала. Кто-то опрокинул чайный сервиз. Осколки фарфора рассыпались по ковру, и Мередит на мгновение стало жаль разбитой посуды. Гримли звал на помощь. Слуги, как небольшая оккупационная армия, заполнили гостиную, увеличивая хаос, если не числом, то одним своим присутствием. И все это время Колфилд сохранял спокойствие, что было крайне удивительно, поскольку ее отец душил его галстуком.

– Пожалуйста, не бейте его! – перекрывая шум, умоляла Мередит.

– У него больная спина! – визгливо кричала тетя Элеонора, беспомощно размахивая руками. – Осторожнее с его спиной!

– Он, однако же, пытается задушить меня. – Колфилд, осторожно освобождаясь от рук ее отца, бросил на нее скептический взгляд. Все-это заняло несколько мгновений, но, казалось, тянулось бесконечно, пока не укротили безумного старика. Нелс, как огромный медведь, держал его крепко, но бережно.

– Дочка, не верь ему! – Отец, которого Нелс выводил из гостиной, погрозил Колфилду искривленным подагрой пальцем. – Он папист, я тебе говорю! Они здесь повсюду. Он убьет королеву. – Остальная часть речи отца слышалась все слабее по мере того, как он поднимался наверх.

– Примите мои самые искренние извинения. Последнее время отец не в себе. – Мередит была бессильна скрыть свое смущение, что еще больше ее злило. Отец когда-то был выдающимся человеком – благочестивым, остроумным, вызывавшим у многих восхищение. Правда, он был суровым и не самым любящим из отцов. Но он был у нее единственным, кто когда-либо принадлежал ей, а его теперешнее состояние не было его виной.

– Нет необходимости извиняться, миледи, – сказал Колфилд, поправляя галстук, а его губы складывались в насмешливую улыбку. – Я не думаю, что ваш отец действительно хотел убить меня.

– О, милорд! – восторженно заявила тетушка Элеонора, хлопая в ладоши. – Вы такой добрый и внимательный. Не все способны на такое терпение и понимание. – Она резко толкнула Мередит. – Ну разве он не добр, Мередит?

– Да, очень добр, – повторила Мередит, пораженная неожиданной переменой в чувствах тетки. Всего лишь несколько часов назад она проклинала Колфилда как самого последнего негодяя.

– Меня это беспокоит, миледи. Я не мог предположить, что ваш отец дошел до такого состояния, – раздался в гостиной испуганный голос поверенного. – Меня очень беспокоит безопасность дам. А вы теперь должны подумать и о ребенке. Жить под одной крышей с человеком, подверженным припадкам буйства, – это неоправданный риск. Может быть, вам следует подумать о приюте?..

Мередит возмутило это предложение:

– А вы имеете представление об ужасных условиях в таких приютах? Мне говорили, что условия в них хуже, чем в Ньюгейтской тюрьме. Кроме того, мой отец не опасен. Он жертва возраста и болезни. Помоги вам Боже, если вас постигнет такая судьба, – я надеюсь, у ваших родственников хватит милосердия не запирать вас в приюте.

Мередит показалось, что Колфилд посмотрел на нее с одобрением. Гримли открыл рот, явно собираясь высказать свое никому не интересное мнение, но Колфилд мягко остановил его, сказав тоном, не терпящим возражений:

– Это семейное дело, Гримли. Не беспокойтесь, я позабочусь обо всех, находящихся под моей защитой.

Поверенный, казалось, успокоился, кивнул и больше ничего не говорил. Мередит же кипела от негодования от такого проявления власти, даже если оно усмирило Гримли и положило конец его надоедливым рассуждениям. Когда это она успела попасть в зависимость от Колфилда? Особенно теперь, когда ее единственной целью стала независимость?

На мгновение ею овладела тревога… и что-то еще, чего она не могла уловить. Прошли годы с тех пор, когда она могла на кого-то положиться. С тех пор, когда она была маленькой девочкой, а ее отец был здоров телом и душой. В ее голове звучали слова Колфилда «под моей защитой». Что должен чувствовать мужчина, чтобы защищать ее, заботиться о ней, предъявлять на нее права?..

Мередит решительно отогнала такие беспокойные мысли. Опасные мысли. Такие мысли посещали ее и раньше. Когда она вышла замуж за Эдмунда. И какой ужасной ошибкой это было. Нет. Лучше уж она сама будет управлять своей жизнью, чем зависеть от каприза еще одного Брукшира. Взглянув на горничную, убиравшую осколки фарфора, она спросила с нарочитой небрежностью:

– Приказать подать еще чаю?

Он не мог заснуть. В этом доме. Смешно, что он не подумал о том, что будет чувствовать, вернувшись в этот дом. Он не ожидал пробуждения воспоминаний, воспоминаний, все еще таившихся в его голове. Видимо, прошлое не умерло. Как бы он ни уверял себя в обратном все эти годы.

Не раздеваясь, он ходил по комнате, борясь с искушением спуститься вниз, сесть на лошадь и покинуть это место. Ник вздохнул и усталым жестом потер лоб. Это было бы слишком просто… и слишком трусливо. Он должен довести дело до конца. Если удача будет на его стороне, леди Брукшир произведет на свет здорового сына и он сможет вернуться к своей прежней жизни. Внешне казалось, что дом не изменился. Но были небольшие перемены. Едва заметные изменения. В доме, казалось стало чище, воздух свежее, а комнаты были полны света. Он подозревал, что это произошло благодаря стараниям леди Брукшир. Без сомнения, такая ледяная принцесса требовала порядка и чистоты. В отличие от его матери, которую удовлетворяло безделье и развлечения и которая пренебрегала ведением хозяйства.

Когда он был мальчиком, ему нравилась здешняя жизнь, он не подозревал, что ее могут отнять у него. Его воспоминания были приятны… до того давнего дня. Другая жизнь. Другой мальчик. Этот избалованный мальчик с тех пор, как в последний раз стоял на пороге этого дома, умирал тысячью смертей. Его отец был отчужденной фигурой, но он все равно не считал его врагом. Однако как еще назвать человека, выгнавшего из дома жену и ребенка? Ник не знал, в самом ли деле изменяла отцу его мать, в чем обвинял, ее отец. Он так никогда и не узнает правды. Скорее всего его отцу надоела жена-иностранка, он стыдился привычного ей образа жизни оперной певицы и хотел разорвать все узы, как только остыла его страсть. Его отец был джентльменом, богатым и титулованным. Едва ли развод мог повредить ему. Но его матери? Женщине? Простой актрисе? Она не только не могла показаться в обществе, но и не могла зарабатывать себе на жизнь, как раньше – на сцене. Нет, только одна профессия оставалась доступной ей.