– Дарио, я знаю, что ты там! – Отец ломится в мою спальню, разбивая о дверь удар за ударом. – Открой! Немедленно!
– Я сплю, – вяло потягиваюсь я.
– Ты за идиота меня держишь?! Я знаю, что ты явился полчаса назад.
– Неправда.
– Дарио! – Яростный стук повторяется, и я засовываю голову под подушку. – Открывай! Быстро! Иначе я прикажу Густаву снять эту чертову дверь с петель.
– Ага.
Думаете, я подливаю масла в огонь? Правильно думаете. Только не в огонь. Я разжег для себя гребаный костер инквизиции. Снова.
В прошлый раз мое неповиновение отцовской воле закончилось моей разбитой губой. Мне не впервой, а вот Магда тогда очень разволновалась.
Спросите, зачем я провоцирую его, ведь так только хуже? Не знаю… Мы уже давно играем с отцом в эту игру.
Когда мне было тринадцать, психолог объяснял мое поведение дефицитом внимания, якобы таким образом я пытался добиться расположения отца, подсознательно конкурируя со сводным старшим братом. Подросток быстро смекает, что хорошие поступки не вызывают во взрослом человеке удивления, они воспринимаются, скорее, как должное, поэтому редко сопровождаются похвалой. Тем более, когда старший брат уже в те годы стал единственным объектом гордости отца. В свои девятнадцать он состоялся, как один из лучших игроков NBA. Юное дарование. Восходящая звезда баскетбольной ассоциации, которой предрекали блестящее будущее. Им восхищались, не замечая меня. Мои успехи казались незначительными и не удостаивались поощрения, не говоря уже о восхищении. Поэтому, по словам психолога, я быстро осознал, что смогу добиться хоть какой-то реакции, если начну бунтовать.
Вот такой диагноз. По мне, так полнейший бред.
Я никогда не нуждался во внимании отца. Я просто хотел, чтобы меня перестали сравнивать с братом и позволили жить свою собственную жизнь свободно. Последнее, кем я хотел стать, – чьей-то копией. Но мой отец до сих пор отчаянно пытается слепить из меня клона. И что больше всего меня бесит – для этого во мне есть все задатки: благодаря брату, я с детства чертовски хорошо играю в этот ебаный баскетбол.
– Я приказываю, Дарио. Открой эту дверь немедленно! – жесткий командный тон отца бьется о деревянный массив подобно ударам его кулака. – Ты, черт возьми, разбил машину, что обошлась мне в целое состояние! И думаешь, я не догадался, что ты специально разгромил ею мой рекламный щит? Гребаный щенок. Открывай! Повторяю последний раз!
– Блядь… – тихо выругиваюсь я и перекатываюсь набок, стаскивая свое тело с кровати.
Натянув по пути боксеры, я подхожу к долбаной двери и трижды перекручиваю ключ в замке, затем распахиваю ее, встречаясь взглядом с разъяренным отцом. Его суровое лицо раскраснелось от гнева. Густые брови сдвинуты и грозно нависают над синими глазами, в которых разразилась буря.
– Уже успели доложить? – усмехаюсь я, но мощная пощечина отца срывает с моего лица язвительную улыбку.
– Ты перешел все границы, – твердо поясняет он, толкая меня плечом, и проходит вглубь комнаты. Можно подумать, что так он оправдывает свою выходку, но нет. Алонсо Сантана никогда ни перед кем не оправдывается. Тем более – перед своим убогим родным сыном.
Я неподвижно стою в дверном проеме, сжав кулаки. Правая рука тянется ко рту и медленно растирает по нижней губе капли крови. На языке чувствуется уже до боли знакомый привкус железа. Я облизываю губы и смыкаю до скрежета челюсти.
Стерпи, Дарио. Тебе не привыкать. Однажды ты выберешься отсюда.
– С кем ты был? – строгий голос отца раздается за моей спиной.
– Разве это имеет значение? – сухо выдавливаю я, разворачиваясь к нему лицом.
Нет смысла лгать. Машина попала минимум на три камеры, и Ревендж точно засветилась на парковке ресторана. Наверняка отец допросил Кита, когда обнаружил пропажу «Макларена».
Я неторопливо подхожу к кровати и упираюсь плечом в деревянную стойку, к которой раньше крепился балдахин, но я избавился от этого безвкусного дерьма в первую очередь, как только занял эту спальню – подальше от остальных членов нашей «дружной» семьи.
– Если не скажешь, ее быстро найдет полиция, – без прелюдий начинает угрожать отец. Хотя за прелюдию вполне сойдет его пощечина. – А если не справится полиция, я подключу ФБР. – Мой презрительный взгляд вгрызается ему в лицо. Если бы я мог, то набросился бы и сорвал это самоуверенное выражение лица собственными зубами.
Ненавижу его надменность. Ненавижу пафос, который душит, и я задыхаюсь даже в комнате с распахнутым настежь балконом.
– Ты ведь знаешь, что я это сделаю, – продолжает давить отец. – С твоей помощью или без нее. Но тогда все закончится хуже, чем ты можешь себе представить.
Он блефует. Он точно блефует.
Я изучаю выражение его лица и стараюсь выглядеть невозмутимо. Он не вытащит из меня ни единой эмоции.
– Ее имя, – грозно требует отец.
– Она здесь ни при чем.
– Кажется, я спросил ее имя. – Слышу, как он клацает зубами перед тем, как метнуть в меня гневный взгляд. – Кто она такая?
– Не знаю. – Я не прерываю зрительную борьбу. – Я просто ее подвез.
– Ты думаешь, я совсем кретин?! – сквозь стиснутые зубы выплевывает он.
– Заметь, не я это сказал. – Я снова ехидно ухмыляюсь, что окончательно выводит отца из себя.
Мы почти одного роста, что позволяет ему схватить меня за горло и пригвоздить к прикроватному столбу.
– Ты отправишься завтра в гребаный университет Северной Каролины, понял меня? И ты будешь играть, как никогда в своей жизни не играл, уяснил, щенок? И в этот раз ты будешь тихим, старательным и покладистым. Иначе я напишу заявление в полицию. На тебя и на эту чертову шлюху в красном парике. – Его пальцы сильнее сдавливают мою шею. Отец придвигается вплотную к моему лицу, не прекращая въедаться мне в кожу налитыми кровью глазами. В уголках его губ собралась пена, и он продолжает, брызжа слюной: – Поверь, мои люди ее найдут. И тогда ей не поздоровится. Я все повешу на нее. Угон или, может быть, кражу, умышленное уничтожение чужой собственности, хулиганство, оставление места после аварии… Я могу продолжать очень долго. Поверь, мои адвокаты засадят ее за решетку на много, много лет. Невиновных не бывает. И я придумаю, чем еще разнообразить ее дело.
– Я сам разбил эту гребаную тачку! – шиплю я, стиснув зубы и ухватившись за предплечье отца двумя руками.
– А мне плевать.
Я прикладываю силу и отдергиваю его руку от своей шеи, делая глубокий вдох. Моя грудь разрывается от жадного дыхания. Мой яростный взгляд буравит лицо отца. Я ненавижу его и однажды уничтожу, как меня научила Ревендж, но сейчас, на данном этапе своей жизни, мне придется засунуть гордость в задницу и согласится на его условия. Он это знает. Это тешит его самолюбие. Исподлобья я наблюдаю, как в его глазах вспыхивает огонь. Он чувствует свое превосходство. Он доволен собой. Рад, что, добившись своего, он в очередной раз унизил и наступил на меня.
– Хорошо. – Внутри моей груди разгорается пламя, оно поедает органы, но я даю отцу то, чего он хочет. – Я вернусь. Я снова выведу «Тар Хилз» в финал. Они станут чемпионами. Обещаю. Ты будешь гордиться мной, пап, – пересилив себя, выдавливаю я.
– С последним ты погорячился. – Он хлопает меня по плечу и улыбается, но в этой улыбке нет ни капли искренности. – Посмотрим на результат.
Отец разворачивается и уходит. И когда за ним захлопывается дверь, я позволяю себе ударить кулаком в деревянную стойку кровати, выдавив из разбитой губы еще каплю крови, а потом врезать еще и еще раз, пока кулак левой руки не начинает гореть от боли. Не правой. Теперь она мне будет очень нужна, раз мне придется занять прежнее место атакующего защитника «Северной Каролины Тар Хилз».
Ревендж, ты не представляешь, куда влезла и во что меня впутала. Теперь я просто обязан найти тебя, чтобы потребовать расплату.
