—Гольф — не мое.
—Видимо, да. —Может, Донни все— таки способен уловить намек.
—Держись подальше от жареных устриц, —говорит он Кендре. —Деньги на экстренный случай с тобой?
—Да.
—Люблю тебя. —Донни целует Кендру в щеку, делая из этого шоу, затем поворачивается ко мне, внезапно весь деловой. —У Кендры завтра тренировка, так что не задерживайся допоздна.
—В девять нормально? —спрашиваю я.
—Пусть будет в восемь.
Донни все еще не уходит. Он не получает телепатическое сообщение, которое мы все явно ему посылаем: Проваливай! —Ладно, не буду вам мешать. —Перед тем как уйти, он бросает последний взгляд на Генри. —Береги себя.
Донни растворяется в толпе, и я снова чувствую воздух на коже, прохладнее, чем раньше. Будто он забирает с собой влажность, и я наконец могу дышать.
—Как насчет нормального представления на этот раз? —Генри вскрывает еще одну устрицу, без усилий вводя нож и раскрывая ее, предлагая половинку Кендре. —Я Генри.
—Спасибо, но… —Кендра вежливо качает головой, вся в манерах. —Я не люблю морепродукты.
—Ты врешь.
—Прости… Устрицы всегда напоминали мне глаза.
—Я не знаю, кто эта девочка, —говорю я, но теперь не могу избавиться от этой картинки: радужка, затянутая катарактой.
—А ты? —Генри протягивает мне половинку раковины. Даже это отвратительное сравнение не может испортить мне аппетит.
—Спасибо… —Беру раковину пальцами. —За здоровье.
—Хочешь еще?
—Не откажусь.
Наблюдаю, как он вонзает нож в створки и поворачивает. Это такое грубое движение, но у него выходит плавно и легко. В этом есть что— то изящное.
—Неплохо у тебя тут поставлено, —замечаю я.
—Грязная работа, но кто— то же должен ее делать.
—Тебе просто наплевать , да? —Боже, какой ужасный каламбур, но Генри все равно смеется.
Генри поворачивается к напарнику, тому, кто подает ему устрицы. —Не против, если я отлучусь на обед?
Тот останавливается, чтобы вытереть пот со лба, весь мокрый. —Полчаса.
Генри срывает одну перчатку, затем другую, швыряя обе на стол. Выходит из— за горы раковин и спрашивает: —Куда направляемся, дамы?
Все съезжаются в Урбану на Фестиваль устриц. Два дня жареной еды. В воздухе витает маслянистый запах сладкой ваты. Главная улица перекрыта, заполнена лотками и толпой. Помню, как в детстве приходила сюда, поражаясь количеству людей. Столько незнакомцев я никогда не видела. Люди приезжают из Ричмонда, чтобы наесться свежих устриц и напиться пива. К закату воскресенья все исчезают. Это единственное время года, когда я не узнаю всех, теряясь среди незнакомых лиц.
—Могу я предложить вам пиво? —спрашивает Генри.
—Я не против, —вмешивается Кендра.
—Ага, конечно. —Я отвергаю ее предложение.
—Какая ты лицемерка, —говорит она. Поворачивается к Генри. —Буквально на днях она предлагала мне покурить травку.
—Марихуана — это органично, —защищаюсь я. —Она натуральная. Пиво — нет.
—Мать года, —усмехается Генри.
—Как будто ты не курил в шестнадцать…
—Не курил.
—Врешь.
—Боженька в помощь. —Генри поднимает правую руку, а левую кладет на воображаемую Библию. —Ты всегда пыталась втянуть меня в это, но я ни разу не согласился.
—Точно, —говорю я, внезапно вспоминая. —Забыла.
—А мама пила в моем возрасте?
Генри смеется, покупая два пива. —Точно помню, была той еще чертовкой.
—Только не начинай.
Генри несет пару пластиковых стаканчиков, пена стекает по его пальцам. —Держи. —Он протягивает мне один, затем слизывает пену с руки. Не могу не замереть на мгновение, потерявшись в его пальцах. В блеске его кожи.
—Так вы двое знали друг друга в школе? —спрашивает Кендра.
—О, да, я знал твою маму.
—Заткнись. —Я толкаю Генри локтем, чуть не проливая оба пива. Ему приходится сделать крабовидный шаг в сторону, чтобы увернуться. —Мы встречались три месяца.
—Ты уверена, что не четыре? Мне казалось, дольше…
—Ты бросил меня, помнишь? Твое сердце всегда было занято другой девочкой.
Другой девочкой.
Генри отводит взгляд, отвлекаясь, а может, просто не хочет, чтобы мы видели, как он морщится.
—Ты никогда мне этого не рассказывала, —говорит Кендра мне.
—Что тут рассказывать? —Я пью пиво слишком быстро. Только она это замечает. —Не так уж долго в масштабах вселенной. Моргнешь — и пропустишь.
На секунду, всего на миг, я выхожу из собственного тела, наблюдая за нами тремя—мной, Генри и Кендрой, идущими сквозь толпу, смеющимися и подкалывающими друг друга. Если бы кто— то проходил мимо, он наверняка подумал бы, что мы семья. Не могу не потеряться в этой альтернативной версии нашей жизни. Мы трое. Это магическое число.
—Это было до того, как Донни сбил твою маму с ног, —возвращается к реальности Генри.
—Сбил? —фыркаю я. —Едва ли.
—Так ты знал моего отца?
—О, да—все знали Донни. Парень был настоящим ураганом в те времена. —Заметив мой взгляд, добавляет: —Но, уверен, с тех пор он остепенился.
Не горжусь этим, но когда между мной и Генри все закончилось—по его инициативе, не моей—я решила сделать, наверное, самую тупую вещь на свете: напиться и связаться с Донни. Нельзя было найти двух более разных людей, чем Генри и чертов Донни Уоткинс. Решила, уж если отскакивать, то с размахом.
Девять месяцев спустя…
Между мной и Донни не было бурного романа. Это не была любовь. Это был просто Брендивайн. Скука въелась в кости. Но когда я подъехала к дому его родителей, чтобы сообщить двойную новость—беременна и бездомна—Донни даже не пустил меня внутрь.
Ты же не оставишь его? —спросил он, будто загнанный зверь.
Можно я войду? Пожалуйста? Чтобы обсудить, что будем делать?
Что значит «будем»?
Ну, я же не одна забеременела…
Ты не можешь оставить его , —твердил он. Родители меня убьют. Тебе нужно избавиться от него.
—Вы дружили? —спрашивает Кендра Генри.
—Мы с твоим отцом? Нет, не особо… Я в те времена держался особняком.
—А что ты можешь рассказать о маме? Она сама ничего не говорит о своем прошлом.
—Что хочешь узнать?
—Какая она была?
Генри задумывается. —Почти такая же, как сейчас. Она всегда была—
—Только попробуй, —предупреждаю я, таким тоном, что дает ему понять: скажешь не то—отрежу причинное место и выброшу в Раппаханнок.
—Уверенной в себе. Как тебе? Она знала, чего хочет, и только это имело значение.
—А чего она хотела?
—Тебя, —отвечает он без колебаний. Я чувствую вес этих слов, будто удар в грудь.
Кортеж машин медленно проплывает мимо, пока мы продолжаем пить. Маленькая мисс Спат восседает на заднем сиденье кабриолета, любезно предоставленного Gentry’s Auto неподалеку от 301— й. Она машет толпе, сияя, ее пурпурно— розовая атласная лента перекинута через грудь. Вспоминаю неоновую вывеску у мотеля, эту руку, парящую в воздухе, машущую так, будто ты королевская особа, даже если это не так. Ее тиара украшена пластиковым жемчугом и ракушками. Помню, как все девочки мечтали стать маленькой мисс Спат в моем детстве. Это что— то значило, будто ты достаточно особенная, чтобы однажды уехать из этого города. Я никогда не носила эту тиару, но это меня не остановило.
—Не подержишь? Секунду. —Генри передает мне стакан, затем лезет в задний карман. Достает сложенную пачку листовок. Отделяет верхнюю, как долларовую купюру.
Смотрю на листовку и понимаю, что она изменилась. Скайлер вырос. Это уже не фото младенца из старой листовки, а состаренная версия. Ему лет шесть.
—Как ты…?
—Это называется прогнозированием возраста. Отправляешь фото, и они цифровым способом старят человека до его нынешнего возраста. Увеличивает шансы, что кто— то его узнает.
Генри плывет против течения парада, пробираясь сквозь марширующий оркестр. Его взгляд прикован к телефонному столбу впереди. Он достает из кармана горсть кнопок и прикрепляет уголки листовки к столбу, будто делал это сотни раз. Тысячи.
