Об успехе советской дипломатии писали газеты Парижа, Лондона, Стокгольма, Токио, Варшавы, Мадрида и других столиц. Многие органы печати пытались осмыслить происшедшее. Тогда, разумеется, никто не знал, что во время переговоров был заложен фундамент будущей антигитлеровской коалиции и в мировой схватке американский народ окажется в одном лагере с Советским Союзом. Но все понимали, что в Вашингтоне не просто подписан важный дипломатический документ, а произошло большое историческое событие, и Советский Союз одержал еще одну значительную победу.

Даже пресса гитлеровской Германии вынуждена была дать оценку происшедшему событию. Газета деловых кругов «Франкфуртер цайтунг» констатировала: «Советский Союз действительно пробился через последнюю окружающую его блокаду».

9 декабря Литвинов возвратился в Москву. На перроне Белорусского вокзала собрались сотрудники Наркоминдела, иностранные дипломаты, журналисты. На следующий день «Правда» вышла с рисунком Дени на первой полосе. Художник нарисовал улыбающегося Литвинова с папкой под мышкой. На папке надпись: «Мирная политика СССР», а рядом сникший милитарист у пушки.

В канун нового, 1934 года открылась IV сессия Центрального Исполнительного Комитета СССР. В первый день сессии Калинин предоставил слово народному комиссару по иностранным делам.

Члены ЦИК тепло встретили Литвинова. Он говорил долго. Целый час. Это была одна из его самых важных речей за тридцать лет дипломатической деятельности. Он охарактеризовал положение, сложившееся в мире, объяснил, почему Соединенные Штаты Америки вынуждены были признать Советский Союз. «В течение пятнадцати лет, – сказал Литвинов, – эта республика, единственная из крупных держав, упорно отказывалась не только признать формальные отношения с Советским Союзом, но и признать его существование. Она, таким образом, формально не хотела признать факт Октябрьской революции и вызванных ею на протяжении [существования] нашего Союза изменений, и для нее продолжало еще существовать где-то вне пространства Временное правительство Керенского, с агентами которого она продолжала сноситься официально до самого последнего времени. Упорствовала она не потому, что у нее были большие государственные споры с нами, чем у других стран, или что она больше других пострадала от революционного законодательства. Нет, она, по существу, продолжала борьбу, провозглашенную всем капиталистическим миром после Октябрьской революции против новой, советской системы государства, поставившей себе целью создание социалистического общества. То была борьба против мирного сосуществования двух систем. Наблюдая, как ее соратники по этой борьбе – другие капиталистические государства – один за другим покидали фронт, Америка как будто говорила им: я вас понимаю, вы слабы, вы расшатаны, вы несете большие жертвы и должны поэтому борьбу покинуть, но я достаточно сильна, чтобы одна продолжать борьбу за вас всех. Пятнадцать лет она стойко держалась на своей позиции, но в конце концов теперь борьбу прекратила. Вот почему, товарищи, в моем обмене с президентом Рузвельтом письмами от 16 ноября должно видеть не просто еще одно признание нас великой державой, но падение последней позиции, последнего форта в том наступлении на нас капиталистического мира, который принял после Октября форму непризнания и бойкота».

Литвинов не был митинговым оратором. Живи Литвинов две тысячи лет назад в Риме, он вряд ли собрал бы и горстку слушателей на площади перед Форумом. Он поражал не тембром и модуляциями голоса, а логикой, силой внутренней убежденности, которая передавалась слушателям и рождала прочную связь с аудиторией. Как всегда, ему внимали с доверием и уважением.

А Литвинов еще долго стоял на трибуне. Он говорил о процессах, происходящих в буржуазном обществе, сказал, что капиталистический мир снова готовит войну, ее зачинщиками выступают гитлеровская Германия и императорская Япония. Нарушение мира будет в первую очередь направлено против Советского государства, и к этому надо готовить армию и весь народ.

Когда Литвинов, забрав свои листочки с записями, уходил с трибуны, сессия ЦИК устроила ему овацию.

В начале января Литвинова вызвал Сталин. Интересовался подробностями миссии в Вашингтоне. Максим Максимович подробно рассказал о переговорах с президентом Рузвельтом, другими американскими политическими деятелями, в частности, о возможностях налаживания торговых отношений с Соединенными Штатами Америки. Эта тема особенно интересовала Сталина.

После беседы Сталин неожиданно для Литвинова, явно желая подчеркнуть свое расположение, сказал Максиму Максимовичу, что просит его отныне пользоваться государственной дачей близ подмосковного поселка Фирсановка. Эта дача Сталина отныне будет дачей Литвинова.

Так начался для Максима Максимовича 1934год – семнадцатый год Советской власти.

Вернувшись в Москву, Литвинов сразу же с головой окунулся в работу. Среди множества накопившихся бумаг была телеграмма от Александры Михайловны Коллонтай из Стокгольма. Она поздравляла с успешным завершением вашингтонских переговоров, просила решить некоторые служебные вопросы. 20 декабря 1933 года Литвинов послал Коллонтай, как всегда, не обычное служебное, а дружеское письмо. «Дорогая Александра Михайловна! – писал он. – Поглощен делами по горло. Наша дипломатическая работа… только… начинается. Она никогда не была столь ответственна, как теперь, а тут еще Буллит, которому приходится уделять внимание, ибо он считает себя не только послом, но и моим личным другом. Спасибо за поздравительную телеграмму. Жму руку. Ваш Литвинов».

Замечание Литвинова о дипломатической работе, которая только начинается, было, разумеется, некоторой гиперболой. За плечами у советской дипломатии были значительные победы. Тем не менее эти его слова имели глубокий смысл. На мировую арену выполз гитлеровский нацизм, Германия все громче заявляла о своем стремлении «переиграть» войну. Еще незрим был военный союз, который вскоре стал называться осью «Берлин – Рим – Токио», но опытный глаз дипломата уже видел возможность его возникновения.

В конце января 1934 года должен был состояться XVII съезд партии, шла большая подготовительная работа. Литвинова избрали делегатом на партийную конференцию Дзержинского района, а затем на Московскую конференцию, которая послала его делегатом на партийный съезд, где Литвинова избрали членом ЦК ВКП(б).

Потом Литвинов выступил на собрании партийного актива Наркоминдела с докладом о съезде.

Перед советской дипломатией возникла одна из самых сложных задач за всю ее историю – противостоять усилению гитлеровской Германии путем создания средств международной безопасности. На повестку дня встал вопрос о вступлении Советского Союза в Лигу наций.

Эта международная организация, созданная на Парижской мирной конференции в 1919–1920 годах, играла немалую роль в жизни народов. Верховодили в Лиге Франция и Англия, что придало ее деятельности явно выраженный антисоветский характер.

Приход Гитлера к власти заставил многих буржуазных политических деятелей другими глазами взглянуть на Советский Союз. Гитлеровская дипломатия начала разрушать Лигу наций, стремясь устранить со своего пути даже это слабое препятствие, расчистить дорогу к агрессии. Из Женевы отозвали немецких дипломатов старой школы. Представитель Германии на конференции по разоружению На-дольный, назначенный затем послом в Москве, был практически отстранен от дел. В Международную организацию труда из Берлина прибыл нацистский бонза, фюрер гитлеровского «Трудового фронта» Роберт Лей.

Свою дипломатическую деятельность вечно пьяный Лей начал с того, что избил портье Дворца наций и отобрал у Надольного его автомобиль, заявив ошарашенному шоферу: «Передайте послу Надольному, что он может поцеловать меня в задницу».

Другим дипломатическим представителем Германии в Женеве, выступающим в качестве эксперта по так называемым организациям, схожим с военными, был назначен группенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, впоследствии палач Праги, в 1942 году казненный чешскими патриотами.