Летом 1950 года из Лондона в Москву приехал давний знакомый Литвинова Эндрю Ротштейн. Только что в Англии пришло к власти второе после войны лейбористское правительство, получившее на выборах крохотный перевес. Литвинов подробно расспрашивал своего гостя о положении в Англии, интересовался настроениями английской интеллигенции.

– Почему не пишете мемуары? – спросил Ротштейн. И снова Литвинов ответил кратко:

– Не время писать воспоминания.

16 ноября 1950 года пришло письмо от Александра Трифоновича Твардовского, тогда исполнявшего обязанности секретаря Союза писателей. Он просил прибыть на торжественный вечер, посвященный 50-летию выхода первого номера ленинской «Искры». «Ваши воспоминания, – писал Твардовский, – связанные со столь знаменательной датой, нам, советским писателям, очень дороги».

К Твардовскому Литвинов поехал…

Это еще более воодушевило Коллонтай. В последние дни декабря 1950 года она снова прислала письмо, просила «все же взяться за мемуары». 18 января 1951 года Литвинов ответил ей: «Дорогая Александра Михайловна!.. Писать я, увы, разучился (физически), ибо за все время после революции я ничего от руки не писал и привык диктовать стенографистке. Теперь же диктовать некому. Так что следовать Вашему совету уже по этой причине не могу, не говоря о более серьезных причинах…» А одному очень близкому другу Литвинов ответил:

– Утром пишу, вечером рву.

Так он и не написал мемуаров.

Задумывался ли Литвинов над тем, как его долгую революционную и дипломатическую деятельность оценят потомки? Да, безусловно. Незадолго до кончины он написал несколько писем своей внучке, где в аллегорической форме поучает ее, как надо жить на свете, говорит о смысле жизни, о справедливости и честности. В одном их этих последних писем есть такие строки: «Пусть… продажные историки сколько угодно игнорируют меня, вычеркивают мое имя из всех своих трудов и энциклопедий…» Но в конце письма он высказывает надежду, что настанет время, когда вспомнят и о нем…

Литвинов постоянно обращался к трудам Владимира Ильича Ленина, а в последние годы это стало органической потребностью. Максим Максимович читает все, что написано о Ленине, и с горечью убеждается, что книг об Ильиче мало. А интерес к его личности огромный. В начале лета 1951 года Коллонтай прислала Литвинову книгу воспоминаний Надежды Константиновны Крупской о Ленине, которую он не смог достать в библиотеке. 2 июля Литвинов пишет Коллонтай:

«Дорогая Александра Михайловна,

с большой благодарностью возвращаю воспоминания Крупской. Читал или скорее перечитал запоем. Как много картин из собственного прошлого вставало в памяти. Как много сочувствия вызывают переживания, сильные переживания Ильича, и до чего же он был humane.[47]

Трудно, однако, отделаться от чувства досады, что Крупская ограничилась такими отрывочными, случайными и неполными воспоминаниями. Учитывая ее близость к Ильичу и ее функции его бессменного секретаря, можно было бы ожидать более полного и разностороннего описания эпохи. Кому бы написать историю партии, если не Крупской?

Что ж, спасибо и за эту книжку, являющуюся ценнейшим вкладом в историю партии и родины. Жаль, что она недоступна нашей молодежи, так мало знающей Ильича как человека, и что нет продолжения…»

В июле 1951 года Литвинову исполнилось семьдесят пять лет. Об этом вспомнили только самые близкие друзья. Поздравили, пожелали здоровья. Литвинов держался бодро, проявлял интерес ко всем сторонам жизни. Доктор исторических наук Анатолий Филиппович Миллер свидетельствует: «В те дни я встретил Максима Максимовича на даче академика И. М. Майского в Мозженке возле Звенигорода. Я как раз собирался съездить в Бородино, чтобы посмотреть поле и музей. Литвинов сказал, что тоже хотел бы туда съездить. Мы все вместе на моей машине отправились в Бородино. Когда выходили из автомобиля, Литвинову подали руку, чтобы помочь ему. Он обиделся, сказал: „Я еще не развалина. Вот ишиас меня только мучит, а так я не жалуюсь“. Он сам подал руку даме, помог выйти из автомобиля.

Когда мы шли по Бородинскому полю, моя жена спросила у Литвинова: «Вы, Максим Максимович, конечно, мемуары пишете?»

Литвинов саркастически улыбнулся, ответил: «Яне сумасшедший, чтобы писать мемуары».

Во второй половине 1951 года Максим Максимович часто болеет. Он уже не выходит из дому. Доктор Краузе, еще в начале 30-х годов предрекавший ему близкую кончину, основательно ошибся. Могучий организм Литвинова борется с недугом и на восьмом десятке. Все же постепенно сердце сдает. Теперь его переписка с Коллонтай чем-то напоминает записки врача – в ней рецепты, советы. И вдруг вопрос: что будет с Кореей? И далее его мысли, выводы, прогнозы. Когда Литвинову становится легче, он читает любимых поэтов, снова и снова перечитывает историю французской революции и последние работы Ленина. Именно у Ленина он ищет ответы на многие мучающие его вопросы.

В декабре 1951 года Литвинов окончательно слег: третий инфаркт. Врачи требовали полного покоя, а он все пытался встать, просил, чтобы ему дали книги. Если книг не давали, молча лежал, думал или слушал радио. Приемник стоял возле кровати. Вырезал из какого-то старого журнала фотографию Сталина, прикрепил ее к стенке приемника. Смотрел на фотографию, потом переводил взгляд на бюст Рузвельта, который стоял на письменном столе.

Что жгуче тревожило его в те последние годы жизни? Уже поднялся атомный гриб над Хиросимой – первый шаг к всемирной катастрофе. Опытный дипломат, он ясно видел омраченное будущее и мысленно строил контуры политики, которая может остановить сползание к пропасти. Он, прокладывавший путь к сближению с американским народом, понимал, как важно укрепить взаимное доверие между великими государствами. И, вероятно, не раз мысленно возвращался к последней встрече с президентом Франклином Делано Рузвельтом апрельским вечером 1943 года.

Литвинов ни с кем не делился своими мыслями. Все, что он думал в эти долгие часы, ушло вместе с ним. Еще два года назад он написал письмо Сталину. Нет, он пишет не о себе, у него нет обид. Он думает о будущем Родины, излагает свои мысли о внешней политике Советского Союза, вносит предложения.

В конце письма две строчки о семье: «Прошу не оставить в беде жену и детей».

В последние дни декабря наступило резкое ухудшение. 31 декабря медицинская сестра не отходила от его постели. Он умирал. Его последние слова были: «Скорей бы. Скорей…»

Хоронили Литвинова 4 января 1952 года. Накануне в «Правде» появился краткий некролог. Сообщили, что гроб с телом покойного установлен в конференц-зале Министерства иностранных дел. Был лютый мороз. Люди шли с цветами. Но кто-то сказал, что цветов не надо. На гроб положили венок от Министерства иностранных дел. Старые оольшевики, соратники Литвинова, собрали деньги на венок. Но появился человек в штатском, с военной выправкой. Сказал: «Есть мнение, что венка от старых большевиков не надо». Деньги вернули.

У Новодевичьего кладбища собралось множество людей, но ворота оказались закрытыми. Кто-то спросил: «Кого хоронят?» Ему ответили: «Папашу».

Прошло шестнадцать лет после кончины Литвинова. Советская страна, пройдя через многие испытания, одержав исторические победы, праздновала свое 50-летие. В тот год на могиле Литвинова была установлена гранитная стела с барельефом. Скульптор точно передал его облик: мягкие черты лица и острый взгляд, устремленный в будущее.