На границе случилось неизбежное: итальянцы задержали Литвинова. У него не была оформлена виза. Пограничники посовещались, потом тут же набрали букет горных цветов и преподнесли Литвинову. Отдав честь, сказали: «Счастливого пути, синьор министр». И он оказался в Италии.

Три дня он мчался по дорогам, останавливался в тавернах, пил пиво, ел свою любикую чечевицу, бродил по горным деревушкам, смотрел фильмы…

Когда стало известно, что Литвинов приедет в Вашингтон вести переговоры с президентом Рузвельтом, мировая печать оценила предстоящее событие как самое важное за многие годы. В прессе Соединенных Штатов эта тема была одной из ведущих. Газеты много статей посвящали внешней политике Советского Союза, пытались анализировать экономическое положение страны, обращались к истории государства, его политическим деятелям. Печатались материалы, посвященные лично Литвинову.

Еще в октябре из Нью-Йорка в Европу отправилась группа корреспондентов ведущих американских газет, и среди них Уолтер Дюранти, ас американской и мировой буржуазной журналистики 30-х и 40-х годов. По телеграфу на «Беренгарии» были забронированы каюты. Американские корреспонденты прибыли в Гавр, где уже собрались журналисты из других стран, решившие сопровождать советского дипломата в его поездке в Америку.

Литвинов обычно охотно встречался с журналистами, когда возникала настоятельная необходимость довести до сведения мировой общественности важную внешнеполитическую акцию Советского правительства, но всегда помнил о существовании желтой прессы, способной извратить любое слово, любую информацию. Предстоящие переговоры в Вашингтоне – это был как раз тот случай, когда требовалась особая осторожность, а потому он был не очень склонен давать интервью на «Беренгарии».

Дюранти не раз встречался с Литвиновым в Женеве и в других центрах европейской политики и имел возможность узнать особенности его характера: если Литвинов скажет «нет», то уже никакая сила не заставит его изменить решение. Дюранти попытался действовать через Уманского и Дивильковсхого, но те сказали, что народный комиссар не предполагал беседовать на борту лайнера с журналистами. Тогда Дюранти решил обратиться прямо к Литвинову. Он как бы невзначай встретился с Максимом Максимовичем, когда тот вечером в полном одиночестве прогуливался по палубе, сказал, что журналистский корпус, сопровождающий советского дипломата, просит побеседовать с представителями прессы. Литвинов ответил, что предпочитает это сделать позже, в Америке. Тогда Дюранти вынул пригласительный билет на пресс-конференцию советского дипломата: в честь советской делегации журналисты устраивают ленч. Литвинов хмыкнул и взял билет…

4 ноября пресс-конференция состоялась. Океан в тот день был сравнительно спокоен, волны медленно накатывали на «Беренгарию», и мелкая водяная пыль летела на палубу.

Все собрались в салоне за длинным овальным столом. Дюранти проявил неплохое знание русской кухни. В меню значились кулебяка, пожарские котлеты и прочие национальные блюда. После ленча Литвинов отвечал на вопросы журналистов:

– Господин народный комиссар, что вы можете сказать об исходе вашей миссии?

– На этот вопрос я предпочел бы ответить совместно с президентом Рузвельтом. Надеюсь, что в установлении дипломатических отношений заинтересованы и Советский Союз и Соединенные Штаты.

– Какова позиция вашей страны в связи с действиями Японии на Дальнем Востоке?

– Советский Союз – решительный противник всякой агрессии. Этим определяется его отношение к событиям в Маньчжурии.

– Вступит ли Советская Россия в Лигу наций?

– Если СССР пригласят в эту всемирную организацию, то полагаю, что СССР примет это предложение.

– Верно ли, господин народный комиссар, что вы устранили киевского генерал-губернатора, когда в 1917 году бежали из киевской тюрьмы?

– Из Лукьяновской тюрьмы я бежал не в 1917-м, а в 1903 году. Побег был организован группой искровцев, сторонников Ленина, с помощью друзей, находившихся на воле. Мне было тогда двадцать семь лет, физически я был довольно сильный, поэтому меня избрали «атаманом». На киевского генерал-губернатора никто из нас не покушался. Он же поклялся, что всех российских революционеров повесит.

– Что произойдет, если ваши переговоры не увенчаются успехом?

– Советский Союз будет жить дальше, как он жил и предыдущие шестнадцать лет. Соединенные Штаты тоже будут жить дальше, как они жили эти годы. Но отсутствие нормальных отношений между нашими странами наносит большой вред Америке, ее торговле. Это понимают многие американцы, особенно деловые люди. Нельзя забывать о нашей общей ответственности за сохранение мира, господа.

Вопросы сыпятся дождем, каждый старается опередить другого. Дюранти и его коллеги еще в США заказали радиотелефонный разговор со своими редакциями, заплатив за это крупные суммы. Уманский пытается навести порядок, просит задавать вопросы по очереди. Напрасно, все спешат:

– Что вы думаете о Рузвельте? Как здоровье Сталина, верно ли, что он тяжко болен? Как вы представляете торговлю России с Америкой, что вы можете ей предложить? Верно ли, что Советская Россия согласилась продать картины из Эрмитажа в обмен на станки, которые ей поставит Америка? Если США признают Советский Союз, кто будет назначен послом в Вашингтон?

Литвинов не обходит молчанием ни один вопрос, отвечает спокойно, насмешливая улыбка трогает его губы, когда он отвечает на нелепые домыслы. Но он отвечает, и атмосфера на пресс-конференции становится все более дружелюбной, как того требуют интересы, которые преследует советский дипломат.

Пресс-конференция окончена. Дюранти поблагодарил советского наркома. Присутствующие журналисты расписались на пригласительном билете. Литвинов заверил его своей подписью в знак того, что пресс-конференция состоялась. И этот документ остался свидетелем тех давно ушедших дней.

Рейс «Беренгарии» подходил к концу. У берегов Америки Литвинов сделал заявление для прессы: «Я вступаю сегодня на территорию великой Американской республики, сознавая выпавшую на мою долю честь первым принести привет американскому народу от народов Советского Союза в качестве их официального представителя, сознавая, что я в известном смысле пробиваю первую брешь в той искусственной преграде, которая в течение шестнадцати лет мешала нормальному общению между народами наших двух государств. Цель моего приезда известна из опубликованного обмена посланиями между г. Рузвельтом и т. Калининым. Отныне ненормальность положения, существующая в течение шестнадцати лет, признана обеими сторонами, которые встали на путь практического устранения этого положения. Мы все знаем, что это положение не приносило пользы ни той, ни другой стороне, и, чем скорее оно отойдет в область прошлого, тем лучше для всех».

Отвечая на вопросы настойчивых журналистов, Литвинов обронил фразу, которую те моментально подхватили. «В полчаса мы можем подписать соглашение», – заявил он. Это, конечно, было очень оптимистичное заявление, однако советский дипломат считал его уместным и даже необходимым. Оно должно было соответственно настроить американских граждан, ждавших этого соглашения.

В те минуты, когда Литвинов входил в Белый дом, чтобы наконец встретиться с Рузвельтом, в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Сан-Франциско, во всех бесчисленных больших и малых городах вышли экстренные выпуски газет, возвещавших об «исторической встрече Рузвельта и Литвинова, которая кладет конец отчужденности». Пресса Херста утверждала, что прибытие советского дипломата в Вашингтон «вносит изменение в мировую историю».

Рузвельт принял Литвинова приветливо, но с некоторой сдержанностью. В большом, неуютном, плохо освещенном кабинете находились также супруга президента и государственный секретарь Хэлл. Рузвельт сидел в кресле, слегка откинув большую седую голову. Он сделал попытку подняться навстречу гостю. Литвинов, зная, что Рузвельт подняться не в состоянии, быстро подошел к нему. Президент крепко пожал ему руку, спросил, как он доехал, и сказал, что очень рад видеть представителя Советской страны в Вашингтоне. Справился о здоровье Калинина. Литвинов ответил, что Калинин вполне здоров, просил передать сердечные приветствия президенту.