Затем Мажордом всё тем же громким, вибрирующим голосом произнёс два церемониальных тоста — сперва за гостей (все члены Королевского Общества шумно встали), затем за членов этого общества (значительно тише встали гости, которых, естественно, было значительно меньше). Между тостами оставалось время для общения, в течение которого я договорилась о встрече с академиком Асратьяном, познакомилась с рядом других членов Королевского общества, и сказала Адмиралу Дею, что мы сможем поговорить о делах — в понедельник.
Вскоре всё кончилось, и я поехала в свой холодный номер в гостинице, огорчённо переживая свою трусость при отказе от столь любезного приглашения Викария Вестминстерского Аббатства.
Следующий день я провела совершенно бездарно, а в понедельник после короткого совещания у Мартина — впервые смотрела с галереи для гостей на работу парламента Великобритании. Всё, что происходило — вызывало моё крайнее изумление.
И свобода держаться, и непринуждённость поз (вплоть до неприличного с моей точки зрения закидывания ног на стол, разделяющий правящую и оппозиционную партии), и стремление многих выступить, молниеносно вскакивая для этого со своих скамеек, и дотошные попытки спикера (сидевшем на мешке с зерном в каком-то седом курчавом парике) навести порядок, взывающего прекратить бурный поток громких одобрительных или разгневанных возгласов «Order, order, order».
После посещения парламента я вернулась в отель, так как у меня развивалась свирепая ангина — по-видимому, от холода в номере, который только теперь я начала отапливать, не считая шиллинги.
С трудом преодолевая плохое самочувствие, я тем не менее приняла любезное приглашение от молодого профессора Г. Бейнона (впоследствии — сэра Гренвилла Бейнона[9]) на симфонический концерт в знаменитом Королевском Альберт-холле. Это согласие пойти на концерт, некоторым образом скрашивало, во всяком случае, в моих глазах трусость, проявленную в случае приглашения Викария Вестминстерского Аббатства.
После концерта Бейнон, видя мою простуду, повёл меня в паб, известный тем, что в своё время его завсегдатаем был Чарльз Диккенс, о чём свидетельствовала надпись на металлической доске, висевшей рядом с нашим столиком. Мой спутник буквально заставил меня выпить какое-то очень крепкое виски, которое, по его мнению, должно было поставить меня на ноги.
Плохо себя чувствуя, я тем не менее с испугом начала отдавать себе отчёт в том, что веду себя крайне рискованно. Ведь я не только пошла на концерт с «иностранцем» — одна, но и совершила более тяжкое преступление — пошла затем с ним, как мне тогда по невежеству показалось, в «кабак», что усугубляло мою «вину»…
На следующий день, когда я уже просто не вставала с постели, Г. Бейнон через горничную передал мне на память шерстяной красный в чёрную клетку шотландский шейный платочек, сохранившийся у меня, как это ни удивительно, и до этих дней…
Он напоминает мне и первое посещение Англии, и обед в Королевском Обществе, и несостоявшийся визит к Викарию Вестминстерского Аббатства, а также моё внезапное бегство из паба, который любил посещать Чарльз Диккенс.
Батискаф «Архимед»
В 1966 году в жизни Валерии Троицкой произошло событие, благодаря которому её стали называть «Самой Глубинной Женщиной» и «Матой Хари» [10]. Чтобы избежать противоречивых слухов, она написала об этом событии сама…
Прошло около двух недель, как я вернулась из командировки в Париж. Пора было представлять, как это полагалось в то время, отчёт, я не пошла на работу и старалась поскорее написать его, чтобы отделаться от этой нудной обязанности.
Телефонные звонки часто отвлекали меня, и я подходила только к тем из них, которые продолжались особенно долго. Раздался очередной звонок, и, как я ни хотела прерывать свои занятия, пришлось снять трубку, кто-то звонил очень настойчиво.
На мой сердитый и не располагающий к разговору тон я услышала озабоченный, смиренный и печальный мужской голос, который, извиняясь за звонок, сказал следующее:
— Я звоню вам из редакции журнала «Новое Время», и мы хотели бы узнать, какова, по последним сведениям, судьба Валерии Алексеевны?
— А почему вас, собственно, это интересует? — спросила я, не признаваясь, кто с ним разговаривает.
— Ну как же, — сказал он, — многие газеты мира пишут про её печальную судьбу, о том, что она находится в одной из тюрем США и советское правительство ничего не предпринимает для её освобождения.
Пауза с моим ответом несколько затянулась, и он спросил:
— Вы не можете или не хотите мне отвечать?
Я ответила ему, что по телефону разговаривать не буду и что прошу его приехать ко мне домой, захватив газеты, о которых он говорил.
Торопливо поблагодарив меня, он записал адрес, сказал, что не мог даже надеяться на возможность разговора с кем-либо из семьи Троицкой, что он будет у меня через полчаса, и повесил трубку.
Недоумение и любопытство охватили меня, я стала с нетерпением ждать его прихода. Сухо предложила пройти в комнату и попросила показать газеты, о которых он говорил. Из пухлого портфеля визитер вынул ворох газет и разложил их на диване.
Я особенно внимательно прочла заметки во французской газете «Фигаро», американской «Балтимор Сан» и итальянской «Нуово Чиментео». Ряд других газет я просмотрела лишь мельком, их названия за давностью лет забыла. Все они повторяли друг друга и вкратце описывали поистине фантастическую историю:
«У берегов Испании ранним утром удивший рыбу местный житель вдруг оказался свидетелем следующих событий. Из морских пучин на поверхность воды тихо поднялась подводная лодка. С неё вскоре прыгнула в море одетая во всё необходимое для подводного плавания женщина. Кроме обычного снаряжения, на ней были какие-то специальные приборы, предназначения которых испанский рыбак не знал. Он быстро вернулся на берег и оповестил об увиденном американских военных, которые уже в течение некоторого времени пытались разыскать в этом районе (Паломаросе) — некое атомное устройство, случайно упавшее с одного из американских самолётов в Средиземное море.
Военные немедленно начали поиски в том участке моря, на который им указал рыбак. Подводную лодку они не обнаружили, однако женщину им удалось захватить. Ей оказалась сотрудница одного из институтов Академии Наук СССР Валерия Алексеевна Троицкая».
Далее газеты сообщали, что Троицкая содержится в одной из тюрем США, а Советское правительство ничего не предпринимает для её освобождения.
Я с трудом удерживалась от смеха, и мне понадобилось некоторое время, чтобы спокойно продолжить разговор. Не ожидая столь странной реакции, мой посетитель с удивлением смотрел на меня. В конце концов, я с улыбкой объяснила:
— Конечно, мне было известно, что газеты с лёгкостью искажают реальные события в угоду вкусам публики или политики, но сочинение такой газетной «утки» превосходит всё, с чем мне приходилось встречаться.
Во время этого монолога мой посетитель продолжал с недоумением смотреть на меня. И я тихо сказала:
— Давайте знакомиться. Я — Валерия Алексеевна Троицкая. На лице журналиста возникло выражение растерянности и недоверия, и он воскликнул:
— Не может быть, ведь во многих странах этот материал опубликован, что-то ведь за этим кроется!
— Несомненно, — ответила я, — только реальные события ничего общего с газетной «уткой» не имеют.
Прошло много лет, и я решила описать, что же произошло на самом деле и самым невероятным образом дало пищу для буйной фантазии журналистов.
В 1966 году поезд, с ласковым и загадочным названием «Мистраль», вёз меня из Парижа на юг, к Средиземному морю. Я ехала в город Тулон, военно-морскую базу Франции. Въезд в этот город для граждан Советского Союза был закрыт. Потребовалось разрешение министра обороны, министра военно-морского флота и разрешение на самом высоком уровне, президента Франции, Шарля де Голля, для того, чтобы моя поездка и задуманный эксперимент состоялись.
