— Разрешите вопрос, сэр?

— Спрашивайте.

— Как далеко продвинулся этот парень — Бонапарт, в этих землях? Кому принадлежит этот кусок побережья, сэр?

— Бонапарт пару месяцев назад захватил Леггорн. Сам Леггорн — свободный порт, но участок побережья от него почти до этого самого места находится во владениях Великого герцога Тосканы, который заключил союз с Наполеоном. Однако на побережье есть анклавы — иначе говоря, небольшие районы, принадлежащие другим владельцам. Лежащий напротив Эльбы Пьомбино, например — владение рода Буонкампаньо. Половина острова Эльба и узкая полоска земли, тянущаяся от этих мест на юг, включая в себя полуостров Арджентарио, который виден отсюда, принадлежат королю Неаполя и Сицилии.

— А он на чьей стороне, сэр?

— Был на нашей, но теперь вышел из войны.

— Сдался, сэр? Почему тогда французы не дошли до Неаполя или Сицилии, сэр?

— Не дошли. Но, как я полагаю, король боится, что французы двинутся на Неаполь. Так или иначе, прямо за Арджентарио лежит город Орбетелло, являющийся центром королевского анклава. Я не могу сказать точно, насколько далеко анклав тянется на юг. Дальше идут владения Папы.

— А что он, сэр? — поинтересовался моряк с испачканным кровью лицом, — он на нашей стороне?

— Папа? Он заключил с Бонапартом перемирие и закрыл свои порты для британских судов.

— Похоже, что в этих краях нам не на кого особенно рассчитывать, — констатировал один из матросов, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Верно, — усмехнулся Рэймидж. — Положиться не на кого. А когда мы высадимся на берег, то можем столкнуться не только с французскими войсками, но и с неаполитанскими или папскими — и неизвестно, чью сторону те займут.

— А те люди, которых мы должны забрать — они итальянцы, сэр?

— Да.

— Тогда почему они, прошу прощения, сэр, не внесли свои имена в судовую роль Бони, как остальные их соотечественники?

— Потому что Бонапарт не нравится им даже больше, чем нам. Так же и они не нравятся Бонапарту. Яснее говоря, если их схватят, то им не миновать свидания со Вдовой.

При этих словах моряки зашептались между собой: им было прекрасно известно это слово, обозначающее на французском жаргоне гильотину. Рэймидж слышал, как один из них сказал: «Чудные эти итальяшки. Одни за Бони, другие против. Сам дьявол с ними не разберется».

Вот это, подумал Рэймидж, в самую точку. И вот теперь, после восьми лет отсутствия, он вот-вот вернется в эту прекрасную, ленивую, расцвеченную богатыми красками страну, полную таких кричащих противоречий, что только бесчувственный чурбан может сказать определенно, нравится она ему или нет, или что-то среднее.

— Простите, сэр, а вы и вправду говорите на итальянском?

— Да.

Господи, матросы то ли настолько доверяют ему, что позволяют себе задавать вопросы без долгих околичностей, то ли чувствуют свое превосходство над ним, «держатся запанибрата», как называют это некоторые офицеры. Однако интерес их выглядит искренним.

Как так вышло, сэр? — раздался немного гнусавый голос.

Почему бы не рассказать им? В ожидании его ответа они прекратили разговаривать, кроме того, в течение ближайших двух дней ему потребуется от них весь лимит доверия, до последней капли.

— Что ж, когда мой отец в семьдесят седьмом отправился командовать американской станцией — это было в то время, когда твой народ стал выказывать признаки стремления к независимости, — шутливо бросил он Джексону, — моя мать отправилась в Италию, навестить друзей. Кроме того, ей всегда нравилось путешествовать, да и сейчас нравится, если на то пошло. Мне было два года. Мне нашли няньку-итальянку, и я начал почти одновременно разговаривать и на итальянском, и на английском.

В Англию мы вернулись в восемьдесят втором, мне тогда исполнилось семь. Многим из вас известна причина… В восемьдесят третьем, после трибунала, отец принял решение уехать из Англии на несколько лет, и мы снова вернулись в Италию. Так что я пробыл здесь до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать, потом вернулся в Англию и поступил во флот.

— Тут-то вы и попались вербовщикам, да, сэр?

Моряки дружно засмеялись над шуткой матроса с испачканным кровью лицом. Больше половины из них были силком доставлены вербовочной командой на борт того или иного королевского корабля, где им предложили возможность записаться «добровольцем», что давало право получить премию в несколько шиллингов, и начертать в судовой роли напротив их имени «добр.» вместо «заверб.»

— Точно, — подхватил шутку Рэймидж, — но премию я не упустил.

Люди отдохнули достаточно, чтобы можно было отдать приказ снова налечь на весла. Впереди, распластавшись в воде, словно некое морское чудовище, лежал плоский островок Джаннутри. Хотя карта была не очень подробной, можно было различить, что берег у крайней южной точки острова, мыса Пунта Секка, изрезан множеством заливчиков. Судя по названию места — «Сухой мыс», не стоит питать больших надежд найти там пресную воду.

Рэймидж провел рукой по волосам и обнаружил, что на затылке они сбились в кровяной колтун. Он совсем забыл про рану. Хорошо хоть, что она быстро подсыхает. На Джаннутри, подумал он про себя, будет возможность немного привести себя в порядок: сейчас он выглядит скорее как разбойник с большой дороги, чем как морской офицер.

Джексон наблюдал, как верхний край солнечного диска скрывается за невысокими холмами Джаннутри, и над восточной частью острова распространяется тень, несущая приятную прохладу. Он поглядел на часы: ему оставалось еще полчаса исполнять обязанности дозорного, после чего придет время будить мистера Рэймиджа.

Им посчастливилось разыскать эту удобную бухточку, очертания которой были настолько ровными, что она казалась вырезанной ножом в окрестных скалах. Человек, стоящий на берегу, не смог бы разглядеть лодку с расстояния в пять ярдов, в то время как возвышающиеся всего лишь на несколько дюймов над планширем шлюпки скалы позволяли им хорошо просматривать окрестности.

Большую часть первой половины дня Рэймидж провел, сидя на склоне холма и изучая через подзорную трубу материковый берег. Обнаружив расположенную прямо за пляжем башню Бураначчо, фундамент которой скрывался за дюнами и неровностями грунта, он приказал матросам попарно подниматься к нему и дал им возможность познакомиться с побережьем через подзорную трубу.

Джексон тем временем поручил одному из матросов вычистить мундир лейтенанта, потом тщательно разгладил его рукой и расстелил просушиться на солнышке. Шелковые чулки выглядели, конечно, далеко не идеально, но намоченные и разложенные на камне, приобрели достаточно сносный вид. В конце концов, подумал Джексон, к моменту встрече с этими герцогами и прочими стемнеет, и лейтенант будет выглядеть нормально. Жаль только, что он потерял шляпу.

Поглядев на спящего лейтенанта, Джексон заметил, что на лице у того непроизвольно подергиваются мускулы. Интересно: Рэймиджа есть характерная привычка прищуриваться, особенно когда глубоко задумается или сильно устанет. Такое впечатление, что ему легче сконцентрироваться, когда он сводит глаза в одну точку.

Боцман сказал как-то, что Рэймидж выглядит в точности как его отец, граф Блейзи — старина «Пали-без-передыху»,[8] как прозвали его на флоте. Джексону вспомнилось, как несколько месяцев назад он в разговоре с боцманом высказал надежду, что сын старого адмирала окажется более храбрым, чем его отец. Боцман пришел в ярость. Похоже, трибунал был чисто политической затеей… Что ж, боцман служил на флагмане у старика, ему лучше знать. Вне зависимости от того, был ли трусом его отец или нет, сын оставляет впечатление мужественного человека. У парня приятное лицо, отметил про себя Джексон — раньше у него не было возможности внимательно изучить его. Тонкое, с прямым носом и высокими скулами. Однако первое, что привлекает внимание в Рэймидже — это глаза. Карие, глубоко посаженные, они прячутся за густыми бровями. Когда лейтенант приходит в ярость, кажется, что взгляд их способен пробуравить тебя насквозь.