— Да! В светлых и в горошек.

— А штиблеты какие?

— Я тебе принесу. Тебе понравятся! — Она засмеялась.

— Ладно, криативщица. Пошли спать. Утро, вечера мудренее.

Когда лежали с ней в постели, обнявшись, стал целовать её. Она обречённо вздохнула.

— Не понял? Ты чего так обречённо вздыхаешь?

— Ты напряжён. Тебе нужна разрядка. Так ведь? Будем тебя разряжать. Я, как примерная жёнушка, обязана тебя разрядить.

— Разряжай! — Смотрел ей в глаза. На её губах была улыбка. Она села на кровати, скинула свою короткую ночнушку.

— Ложись, Глебушка на спину. Супруга будет трудиться.

Я замер. Всё ждал, когда она скажет: «Где контрацептив?» Но Аврора промолчала.

Аврора

Я чувствовала, видела, что Глеб напряжён все эти дни после смерти дедушки. Внешне он оставался спокойным. Но я знала, что это всего лишь маска. И я понимала, что струна натягивается. Будущая схватка за большой холдинг и контроль над активами семейства — это был экзамен для Глеба на его профпригодность, как я один раз услышала от Стива, близкого друга моего мужа и его телохранителя. Да, это был экзамен или испытание. Но не только для него. Это касалось и меня. Никто мне такого не говорил, я это знала сама.

Что мне ещё нравилось в муже, это то, что возвращаясь домой и оставаясь со мной на едине, он отсекал все дела. Я как-то спросила его, почему? Ведь проблемы и заботы никуда не исчезают? На что Глеб, улыбаясь и обнимая меня, говорил:

— Аврора, если я буду постоянно весь в делах, то первое — сойду с ума. И второе — могу потерять тебя.

Я тогда удивилась.

— Почему ты потеряешь меня?

— Как почему? Молодой и красивой жене нужно уделять внимание. Чтобы она чувствовала себя любимой женщиной. Не чувствовала себя забытой.

— Ага, поэтому ты предложил мне в случае проигрыша, ходить в панталонах и драных трикотажных чулках на резинках от трусов? — Я засмеялась, когда вспомнила наше пари. Стоило представить себя в таком наряде, меня сразу начинал разбирал смех.

— Ну ты тоже не далеко ушла в своих фантазиях! В смокинге и трусах до колен в горошек. Классная из нас бы пара получилась! Кстати, а что за штиблеты ты приготовила?

— Это секрет! — Он обхватил меня за талию.

— Признавайся.

— Зачем?

— Мне интересно.

— Интересно? — Он кивнул. Ехидная улыбка растянула мои губы. — Тогда это будет для тебя стимулом проиграть мне.

— Проиграть? Даже если я выиграю, всё равно признать своё поражение?

— А почему и нет?

— Так не честно.

— Ну и что. Зато я почувствую себя такой любимой, что планка этой любви вырастет выше звёзд.

— Нет, дорогая. Наплевать на штиблеты. Всё же в коротком платье, в панталонах ты будешь смотреться очень сексуально.

А потом обязательно была страсть. Он словно в близости со мной черпал свои силы. Пил меня, выпивая всю до капельки. И я не отказывала. Наоборот, старалась сама наполнить его до краёв собой, своей нежностью, любовью, своей страстью. Сейчас это единственное, что я могла дать ему. А дальше время покажет. Но я знала, что никогда не предам его, никогда больше не сделаю ему больно. Лучше я сама умру. Я любила его всё больше и больше с каждым днём. Даже не представляла, что так можно любить, до слёз в глазах, когда я смотрела на него, стараясь эти слёзы спрятать, чтобы он не видел. До закушенных губ, когда только одна мысль, что с ним что-то может случиться вызывала во мне панический ужас. А позже вместе с этими чувствами стала появляться злость. Злость на тех, кто посмеет лишить меня его. И это чувство стало нарастать во мне, подавляя страх.

Спустя неделю, после смерти дедушки, я была дома, в усадьбе. Глеб уехал по делам. Дарьи Дмитриевны и Владимира тоже не было. В центр на работу мне не нужно было, у меня был выходной. Я сидела в семейной библиотеке Белозёрских. Читала русскую поэзию серебряного века. В дверь библиотеки постучали. Заглянул охранник.

— Аврора Валентиновна, приехал Пётр Николаевич Белозёрский-Кречетов. Из всех только Вы здесь.

— Я поняла. Пусть проходит в холл.

— Слушаюсь.

Отложила книгу. Прошла в холл. Туда же зашёл дядя Глеба.

— Аврора Валентиновна! Вы очаровательны!

Белозёрский-Кречетов был сама благожелательность. На лице радость и неподдельное восхищение. Вот только глаза… Да, глаза. Говорят, они зеркало души. И глаза Петра Николаевича не улыбались. Они были холодными кусками темного льда. Словно души у него не было. Мне даже пришло такое сравнение как голем. Почувствовала, как мурашки побежали по спине. Но я никак это не показала. Смотрела на него спокойно. Протянула ему правую руку. Он склонился и поцеловал мне тыльную сторону ладони.

— Здравствуйте, Пётр Николаевич. Не ожидала Вас здесь увидеть.

— Это почему, голубушка? Разве Усадьба, это не родовое гнездо Белозёрских?

— Конечно. Я не это имела ввиду. Просто сейчас в Усадьбе никого нет. Вам, наверное, Глеб был нужен?

— О нет. Я просто нанёс визит вежливости. Дарья Дмитриевна, надеюсь, дома?

— К сожалению, Пётр Николаевич, моей свекрови тоже нет. Из всех Белозёрских тут только я. Может чаю или кофе? Или чего-то покрепче?

— Чай, зелёный, Аврора Валентиновна.

Я кивнула домработнице.

— Лидия Викторовна, зелёный чай, пожалуйста.

— С бергамотом. — Пожелал Белозёрский-Кречетов.

— С бергамотом, Лидия Викторовна.

— Я сейчас принесу. — Сказала она и ушла.

Я смотрела на дядю своего мужа.

— Аврора. Вы на самом деле прелестны. Глебу в этом плане повезло.

— Спасибо за комплимент, Пётр Николаевич. Вы, наверное, с каким-то вопросом?

— Почему обязательно с вопросом, голубушка? А просто посидеть здесь, в этом кресле. Почувствовать тепло отчего дома. Увидеть тени прошлого, вереницы своих предков. — Он продолжал улыбаться. Но вот его улыбка мне переставала нравится всё больше и больше. Но я не показывала вида. Дядя мужа обвёл глазами холл.

— Дядя Костя не плохо отстроил Усадьбу. Но я всё же тут кое-что поменяю. Люблю больше классицизм. Это более благородно, по-аристократически.

Что значит поменяет??? На каком основании? Или он чувствует себя здесь хозяином? Как-то Глеб мне рассказал, что семья удерживает лидерство в клане ещё и потому, что именно они живут здесь, на земле родового поместья Белозёрских. Это для них всех было чем-то сакральным. Словно сами предки, ряд за рядом оберегали тех, кто тут живёт. Недаром здесь находилась и усыпальница графской семьи, которую даже при большевиках не разрушили. Её просто никто не трогал. Почему? Непонятно. Даже ни одного разграбленного саркофага в склепе, могилы в некрополе не было. Что было удивительно. И в какой-то момент я поняла. Этот человек, с мёртвыми, именно мёртвыми глазами, а значит и души в нём не было, недаром у меня возникло ощущение, что он голем, смотрит на Усадьбу как хозяин. Словно нас тут уже нет. Страх, который я испытывала перед этим человеком резко прошёл. Из глубины души во мне стала подниматься злость. Я за время замужества, успела полюбить Усадьбу. Её основательность, её спокойную роскошь. Именно роскошь, но не кричащую и кичащуюся, а спокойную, как человек уверенный в себе. Я себя уже не мыслила отдельно от всего этого. Это всё стало чем-то родным для меня. Словно я родилась здесь и прожила всю свою жизнь. Здесь родятся мои дети, они будут жить здесь, в доме, который для них построил, возродил из пепла и обломков их прадедушка. А теперь что? Сюда придёт этот? Смотри те, как сидит по хозяйски, осматривается.

— Пётр Николаевич? Что-то я не поняла? Что значит, Вы что-то тут поменяете? Разве Вы тут принимаете решения и распоряжаетесь Усадьбой? Насколько я знаю, мой муж, как старший мужчина в семье может распоряжаться в этом доме и если надо, то он сам всё перестроит и переделает. Или Вы действуете по его указке? Я удивлена.

— Чему Вы удивлены, Аврора Валентиновна?

— Что Вы действуете по указке моего мужа. Он захотел перестроит Усадьбу? Странно. Он мне ничего об этом не говорил. Наоборот, он всем был доволен.