— Сейчас уже и не знаю за что. Красивый он был.

— Красивый? Что в нём красивого? Напомаженый, в дорогом костюмчике. Язык для таких вот дурочек хорошо подвешен. И всё. Больше-то у него ничего и не было и нет. Настоящая мужская красота не в этом. Посмотри на Станислава. Вот кто красив по-настоящему. И он не та шваль, не тот фальшивый. Он настоящий волк. Со стальными клыками. А ты подстать ему. Разве может волчица сойтись с шакалом-падальщиком? Не может… Поэтому у тебя с тем иродом ничего и не получилось. Ничтожная и мелкая душонка он… Ничего, доченька, поплачь. Это ты прощаешься с прошлой жизнью. Это слёзы одиночества, слёзы сожаления, потерь. Выплачь их, пусть истекут из тебя до последней капельки. А на их место придут другие, совсем другие. Тогда не послушала меня, сейчас послушай мать свою. Я тебе плохого не пожелаю. — Степанида поцеловала дочь в мокрые глаза. Гладила её по голове, как когда-то в детстве. — Главное, чтобы мужики вернулись. Неспокойно мне что-то.

Женщины приготовили обед, но мужчин не было. Степанида посмотрела на барометр. Давление падало. В дом зашла Алёна выходившая накормить скотину.

— Мама, ветер поднимается. И небо всё тучами заволокло.

— Я вижу. Пурга будет. Если чего не похуже. На барометр посмотри. Слишком быстро и сильно давление падает.

— Неужели буран? Но, а как же папа и… Станислав?

— Не знаю.

— Мам, там темнеть уже начинает.

— Давай, доченька, собирайся. Пойдём. Сердце у меня не на месте.

— А ты знаешь куда они ушли?

— Да. Направление знаю. Фрол говорил мне, где капканы ставил.

Женщины стали одеваться. Унты, меховые штаны и меховые длинные куртки из меха оленя. Такие же шапки. Степанида закинула двухстволку и на поясе застегнула патронташ. Алёна взяла свой карабин. Вышли из дома, встали на широкие лыжи и побежали. Ветер всё усиливался, поднимая снежную пыль, загудел в кронах деревьев. Спустя более чем полчаса, в сгущающемся сумраке, в полутьме, сквозь снежную пелену они заметили силуэт. Кто-то шёл им на встречу, пробиваясь сквозь глубокий снег.

«Это Станислав!» — Узнала мужчину Алёна. Он шёл покачиваясь, с натугой тащил поклажу на полозьях из лыж. На полозьях лежал человек.

— Отец! — Закричала Алёна. Женщины бросились к этим двоим…

Сошлось зверьё в смертельном вальсе.

Зубов оскал и блеск клинка.

И кто-то путь продолжит дальше,

Судьба шепнёт: «Живи пока».

Zay

Стив

Близкий контакт. Левой рукой упёрся зверю под нижнюю челюсть, не давая схватить себя за лицо. Мышцы напряглись как струна, до боли. Лапы шатуна обхватили меня сжимая в чудовищных тисках. Когти рвали мою одежду. Нож вошёл в тело медведя, как в масло, по самую рукоять. Но он продолжал давить меня и ревел так, что я начал глохнуть. В лицо ударил смрад медвежьей пасти. Я закричал ему в ответ. А мишка продолжал давить, словно гидравлический пресс. Боль в теле была дикая. Казалось, каждая клеточка моего организма кричала от боли, почувствовал, как что-то захрустело у меня. Или это мне только казалось? Я давил на него, он на меня. Только сила и масса была не сопоставимы. Новая боль резанула мою спину. Всё, когтями добрался до плоти, сейчас разорвёт! Неужели не попал? Ноги стали подгибаться. Сделал шаг назад. Тяжесть усиливалась с каждой секундой, становясь непосильной ношей. Тело, мышцы стали отказывать.

Сознание помутилось… Ничего не вижу, ничего не слышу. Я ослеп, оглох? Где я? Что со мной? Услышал странный ритмичный звук. Это бубен, в какой-то момент понял я. Потом голос. Пела женщина. Странные слова, странная песня…

'Зверь, проснись! Кедровка, твоя сестра,

Уже давно сидит на вершине дерева

Предрассветная заря, твоя сестра,

Поднялась на вершину дерева.

Раньше ты всегда был первым.

Ты попал под тяжесть большого ножа.

Большого топора человека?

Росомаха-самочка, лиса-самочка

Уже давно бегают вокруг.

Зверь, просыпайся!'

(сакральные песни Манси)

«Злой дух Абас пришёл. Прогони его милый зверь…» Кто-то нашёптывал мне девичьим голосом.

Дикий рёв вырвался у меня. Зверь, я зверь, я сам медведь, я был первым. Я останусь первым… Открытая пасть, клыки, когти. Я страшен в гневе своём, я силён. Злой дух Абас-оборотень, уходи…'

И вновь я стою, схватившись с шатуном. Его рёв и мой крик ярости и боли. Спина полыхала у меня огнём. Тело стонало… Я даже не понял, как мы упали, оба. Я на спину, зверь на меня. Несмотря на глубокий и мягкий снег, но от падения из меня вышибло дух. Я хватал воздух ртом, но его забивала медвежья шерсть, не давая вздохнуть. Да и на грудь мне давило так, словно туда положили железо-бетонную плиту. Всё, конец. Дышать было нечем. Да ещё снег, помимо шерсти, стал забиваться в рот и нос. Вспомнил прадеда. Ему повезло, мужики помогли, стащили, с него медвежью тушу. А мне помочь некому. Фрол не помощник…

'Милый Зверь, проснись, проснись!

Ты попал под тяжесть тонкого шёлка.

Или ты попал под тяжесть тонкого сукна?

Лиса, твоя сестра,

Идёт до конца семи озёр, имеющих устье.

Милый Зверь, проснись, проснись!

Твои, приносящие снег сёстры,

Пришли к концу своей дороги сбора снега' — Продолжал напевать мне девичий голос. Он был мне знаком. Алёнка! Мне надо обязательно вернуться, хотя бы для того, чтобы ещё раз увидеть её…

(сакральные песни Манси)

И только тут осознал, что косолапый не двигается. Из вонючей пасти на меня бежала слюна. У тебя есть один рывок, потом всё, силы окончательно тебя оставят. Я и так чувствовал, как они уходят, словно вода сквозь пальцы в песок. Собравшись, рванул в бок одновременно пытаясь упереться в медведя.Получилось сдвинуть его. Стал жадно глотать воздух наполовину со снегом. Почувствовал, как медвежья туша дёргается. Что? Неужели он ещё жив?..

Нет, это кто-то пытался мне помочь.

— Стас! — Услышал хрип. Михеич! — Живой?

— Живой! — Прохрипел в ответ. — А ты как?

— Плохо. Давай я на себя его потяну, выскальзывай. На раз-два. Готов?

— Готов.

— И, раз-два! — Крикнул старик и захрипел, рванув медведя. Я тоже рванулся, уперевшись в тушу что есть силы. Стало легче. Постепенно выполз из-под туши. Какое-то время лежал не двигаясь. Из носа у меня бежало, что-то теплое и солоноватое. Перевернулся на живот и встал на четвереньки. Руки подрагивали. Мать его. Хорошо поохотился, балбес. Красные капли капали на белый снег. Потом с трудом поднялся. Рядом с медвежьей тушей лежал Фрол. От его левой ноги с капканом тянулась цепь, закрепленная к толстому кедру. Подошёл к нему. Он был в сознании, только весь белый, как снег. Встал рядом с ним на колени.

— Фрол, я сейчас капкан разожму, ногу сумеешь вытащить?

— Попробую.

— Старик, бля. У меня сил почти нет. Не надо пробовать, надо вытащить. На второй рывок меня просто не хватит. А мне тебя ещё тащить.

— Я понял. Вытащу.

Осмотрел капкан. Ничего себе. Ногу егерю спасла лыжа. Она приняла на себя всю энергию удара. Лыжу сломало. А унты смягчили окончательно. Правда зубцы капкана пропороли унт и мышцы. Но ногу не отрубило. Это главное. Упёрся в челюсти капкана руками.

— Дед, давай на раз-два. Готов? — Он кивнул. — Раз-Два! — Надавил, что есть силы, разводя их в стороны. От натуги закричал. Они медленно разошлись. Фрол, схватившись за ногу двумя руками потащил её. Как только нога освободилась от капкана, я отпустил его. Раздался металлический лязг. Улёгся рядом с егерем. Оба тяжело дышали.

— Станислав. У тебя вся спина разорвана.

— Главное, что ноги с руками целые. Идти могу. Итого, у нас три целые лыжи. Сейчас смастрячу волокушу из них. Ляжешь на них я тебя потащу.

— Лучше сам на лыжи встань. Иди на кордон. Скажешь Степаниде с Алёнкой, они придут за мной.