– Да, Вильгельм.
Она оживилась. Ей было приятно, когда он разговаривал с ней о политике.
– Думаю, нам следует проявить бдительность в общении с этим молодым человеком.
– Ты как всегда прав, Вильгельм.
Вильгельм кивнул – в знак благосклонности к супруге. Он был доволен ею; годы, потраченные на ее воспитание, не пропали даром. Вот только давний случай с Цайльштайном до сих пор вспоминался – и заставлял настораживаться. Но все-таки она признавала его власть над собой, а кроме того, была очень красива. Он всегда хотел, чтобы у него была красивая супруга.
– Я получил письмо от Карла. Он просит не давать убежища моему кузену.
Она встревожилась.
– Мы не можем нарушать желания моего дяди…
И вновь он остался доволен тем, что она вовремя спохватилась и не осмелилась указывать ему, как следует поступить в данной ситуации.
– Как ты намереваешься поступить, Вильгельм?
– Полагаю, мы не причиним особых неприятностей твоему дяде, если дадим убежище Монмуту. Более того, я должен кое-что сказать тебе. Когда я в последний раз был в Англии, король показал мне государственную печать. Он уже тогда ждал неприятностей от Монмута – да и удивительно ли? Твой отец поднял слишком большие волнения в английском народе.
Она вздрогнула – слова Вильгельма прозвучали так, будто он возлагал на нее вину за проступки Якова.
– Он показал мне печать и сказал: «Может быть, время от времени мне придется писать тебе о Монмуте. Так вот, если мои письма не будут скреплены этой печатью, не воспринимай их всерьез – они нужны не мне и не тебе, а моему правительству».
У Марии перехватило дыхание.
– Видно, он высокого мнения о тебе, Вильгельм. И ты по праву заслужил такое доверие.
Вместо ответа он добавил:
– На этом письме нет той специальной печати короля. Следовательно, мы можем не обращать внимание на то, что в нем написано.
Он чуть заметно усмехнулся. Мария улыбнулась – ей нравилось быть поверенной в его делах.
Мария с грустью читала письмо своего отца.
«Меня, да и всех законопослушных людей, не мог не возмутить тот факт, что Монмут принят при дворе принца Оранского. Я знаю, ты не вмешиваешься в дела своего мужа, и все-таки тебе следует поговорить с ним. Скажи, что он обольщается, если думает, что в случае успеха Монмут согласится уступить ему английскую корону. Кроме того, в беседе со мной король еще раз подтвердил свое нежелание когда-либо передавать наследственные права герцогу Монмуту – так что успех его замыслов становится все более сомнительным…»
Дочитав, Мария пошла к Вильгельму и показала ему письмо. Бегло проглядев его, он поднял глаза на супругу.
– Уж не собираешься ли ты прислушиваться к мнению своего отца? – холодно спросил он.
– Вильгельм, ему сейчас очень тяжело.
– Будем надеяться. Он сам виноват в своих несчастьях.
– Вильгельм, он не думал, что все так обернется. Он искренне верит…
Вильгельм не дал ей договорить.
– Должен ли я сделать вывод, что ты оправдываешь своего отца?
– Я хочу, чтобы ты понял его.
– А я хочу, чтобы у моей супруги было хоть немного здравого смысла.
– Но, Вильгельм, в последнее время…
– В последнее время я слишком часто посвящал тебя в свои дела. Теперь я вижу, что допустил ошибку.
– Нет, Вильгельм, ты никогда не ошибаешься.
Он пытливо взглянул на нее. Уж не смеется ли она над ним? Да нет, улыбки и след простыл – она молит Бога вернуть ей утерянную благосклонность ее супруга.
Он чуть смягчился.
– Если он твой отец, то это еще не повод для того, чтобы мы могли закрывать глаза на его недостатки. Напиши ему что ты не в силах выполнить его просьбу, поскольку принц – твой супруг и господин, которому ты обязана во всем подчиняться.
– Хорошо, Вильгельм, – тихо сказала она.
– Повторяю – во всем, – строго добавил он.
Яков писал о том, что Монмут собирается провести всю зиму в Гааге, и требовал воспрепятствовать намерениям его племянника. Вильгельм игнорировал эти письма – мало того, он обратился к жене с необычной просьбой.
– Послушай, а почему бы тебе не развлечь нашего кузена? – спросил он. – Я не вижу причины, запрещающей нам устроить какой-нибудь небольшой бал. Пожалуйста, позаботься о том, чтобы гости на нем не скучали.
Мария просияла от удовольствия. Бал! Как в прежние времена!
– Но мы ведь не знаем всех последних танцев! – воскликнула она. – Хотя Джемми их прекрасно знает, в это можно не сомневаться. А вот подходящего платья у меня нет – надо немедленно сшить.
Вильгельм усмехнулся. Все-таки она еще недостаточно повзрослела. Вон как глаза заблестели – совсем как у той девочки, что так обворожила его во время их первой встречи (детское мимолетное знакомство со своей будущей супругой он уже не помнил) – живая, жизнерадостная, как и все Стюарты. Мария во многом походила на ее дядю Карла, что было особенно заметно, когда она оказывалась рядом с Монмутом.
Они оба были очень красивы: Монмут – как всегда, обаятельный, обращавший на себя внимание всех женщин; Мария – только сейчас, когда она полностью оправилась от болезни и готовилась вести тот образ жизни, которым так наслаждалась у себя на родине.
Она уже начинала думать, что наступило самое счастливое время ее жизни. Вильгельм постепенно приближал ее к себе, позволял принимать участие в государственных делах; она знала обо всем происходящем в Англии, и они каждый день обсуждали вести, приходившие оттуда. Ах, как ей хотелось, чтобы в этих разговорах не так часто упоминалось имя ее отца и чтобы от нее не требовали презрения к нему! Однако, слыша рассказы о его бесчисленных глупостях и просчетах, она поневоле приходила к мысли о том, что он заслуживает такого отношения со стороны своей дочери.
Мария подружилась с Генриеттой. Монмуту это было приятно. Он говорил, что давность их связи скорее свидетельствует о его мужском постоянстве, чем о супружеской неверности, и хотя Мария любила герцогиню Монмутскую, она не могла не признать достоинств его любовницы; Генриетта была уже не фривольной девочкой, когда-то танцевавшей в Каллисте, а серьезной, зрелой женщиной, знававшей все желания Монмута и решившейся провести с ним всю оставшуюся жизнь. Генриетта питала к нему почти такие же чувства, какие Мария питала к Вильгельму.
Да и сам Джемми, энергичный, неунывающий – кто же, исключая принца, мог не заразиться его жизнерадостностью? Какие бы события ни надвигались на Англию, он всегда находил время от души повеселиться. Танцевал он лучше любого придворного, а Марию любил еще с ее детства.
От его красоты и мужской грации у нее порой захватывало дух; видя его с Генриеттой, она всякий раз думала о небывалом счастье, выпавшем этой женщине. Ей становилось скучно без тех вечеров, когда Джемми учил ее новым танцам.
– А помнишь Ричмонд? – как-то спросила она. Он улыбнулся. Затем сказал:
– Никогда не забуду, как мы там танцевали.
И вновь она поймала себя на том, что мысленно сравнивала Джемми и Вильгельма. Ей сразу расхотелось танцевать.
Просто они слишком разные люди, уверяла она себя чуть позже. Каждый из них по-своему привлекателен.
И если уж судить строго: Вильгельм – человек идеи. Он бы никогда не пошел на те авантюры, в которые столько раз был вовлечен Джемми. Юные годы Джемми провел бурно, Вильгельм – незаметно. Джемми был красив и обаятелен, но Вильгельм был прирожденным правителем.
Она думала о буйном прошлом Монмута – о том, как король вновь и вновь спасал его от позора и катастрофы. Вспомнила несчастную Элеонору Нидхем, которая покинула столицу, потому что собиралась родить ребенка от него, Джемми. Теперь у нее было пятеро детей; у герцогини – шестеро, а у Генриетты – двое. Всего тринадцать. А у нее самой – ни одного. Увы, в этом смысле она при всем желании не могла сравнивать Джемми и Вильгельма.
Правда, была еще Елизавета Вилльерс… Она закрывала глаза на эту связь. С Елизаветой они встречались довольно часто, но Мария внушила себе мысль том, что все беды уже позади.
