Или вот еще: кто этот молодой человек, уснувший на лужайке под деревом? Рядом лежала на траве книга, и фея спускалась к нему с неба на радуге. Кто он такой? Прилежный студент, измученный долгой дорогой, или глупый ленивый школяр, не желавший учиться и отшвырнувший учебник, чтобы выспаться всласть? Но почему к нему спускалась эта богиня? Чтобы разбудить спящего? Что она собиралась ему сказать? Увлечь его за собой? Куда? Мунпа придумывал истории про изображенных на стене людей и, случалось, отводил одну из ролей для себя самого. Обычно пассивное воображение дрокпа разыгралось от долгой изоляции и вынужденного безделья, а также, возможно, из-за изменения режима питания, этого полуголодного существования, в результате которого желудок тибетца, привыкший к обильной жирной пище, оставался наполовину пустым.

Мунпа не скучал и не отдавал себе отчета о том, сколько времени прошло. Как-то раз он заметил в углу стены сцену, до сих пор ускользавшую от его внимания: посреди горного пейзажа сидел отшельник, словцо погруженный в глубокую медитацию. Молодой человек был потрясен. Воспоминание о Гьялва Одзэре, слегка потускневшее на фойе забав, которым он предавался во время своих воображаемых путешествий, явственно и гневно заявило о себе. Какими иллюзиями он тешил себя вместо того, чтобы стремиться к намеченной цели: отыскать убийцу и вернуть бирюзу?..

Монашек, принесший затворнику ужин, прервал поток пробудившихся в нем угрызений совести, Мунпа ждала приятная неожиданность в меню. Вместо привычных соленых овощей в качестве гарнира к миске риса ему принесли фасолевый салат, приправленный финиковым уксусом.

Это новшество на некоторое время завладело вкусовыми ощущениями тибетца, а затем темнота окутала мир настенных картин, и Мунпа уснул.

Наутро юноша первым делом решил взглянуть на отшельника, сидевшего среди скал. Он направился в угол комнаты, где обнаружил этого персонажа, и… не нашел его. «Я ошибся, — подумал Мунпа. — Он был в другом углу». Он обследовал противоположный угол, но это ничего не дало, как и проверка двух оставшихся углов. «Я запамятовал, — решил Мунпа, — Может быть, я видел этого отшельника не в углу, а где-то па стене?» Он принялся рассматривать фрески, теряясь среди множества сцеп и персонажей, напрягая глаза, не желая сдаваться, десятки раз возобновляя попытки на одном и том же участке степы, среди шумной толпы человечков, которые двигались и посмеивались над ним… Бедняга провел весь день в этих бесплодных утомительных поисках.

Когда стало темно, он повалился на канг и погрузился в сон, граничивший с небытием; ему так и не удалось обнаружить отшельника.

На следующий день Мунпа, немного успокоившись благодаря крепкому сну, выпил чашку пресного чая и попытался привести в порядок свои мысли. «Наверное, отшельник мне приснился, — подумал он, — этот персонаж не нарисован на стене, но он напомнил мне о моем Учителе и долге, который следует исполнить». Однако дрокпа никак пе решался наметить определенный план. Что ему надлежало делать? Может быть, раз он рассказал свою историю Настоятелю, тот соблаговолит дать ему разумный совет? Он мог бы попросить о новой встрече с китайцем. Да, конечно, он мог бы…

В то время как Мунпа предавался этим раздумьям, он машинально, по привычке принялся рассматривать настенные фрески.

Внезапно он заметил на берегу реки, в группе, по-видимому, о чем-то спорящих всадников, человека в облачении трапа. Затворник еще не видел ни одного трапа среди персонажей картин, и не далее как накануне он довольно долго разглядывал эту группу, напомнившую ему одни эпизод из жизни Миларэпы. Он даже пересчитал всадников, и среди них точно не было никакого трапа.

Но трапа не стоял на месте: вот он принял другую позу, оказавшись лицом к зрителю, и тот узнал его… Это был он, Мунпа, собственной персоной. Не его изображение, а он сам во плоти; этот человек шел по берегу реки, и Мунпа испытывал физические ощущения, характерные для действий, которые совершал его двойник. Очередная иллюзия! В этом не было никаких сомнений. Между тем, в то время как дрокпа убеждал себя в этом, он почувствовал, как некая сила поднимает его с канга, на котором он сидел, и увлекает на стену, чтобы поместить среди обитающих там человечков. Юноша закричал от ужаса, вскочил и попытался бежать. Непреодолимая сила заставила его снова взглянуть на картину; трапа все еще виднелся среди всадников, но его фигура казалась менее четкой; он изменил положение и теперь направился вглубь пейзажа.

Все это колдовство, черная магия, подумал Мунпа, стараясь справиться со своим волнением. По-видимому, Настоятель — злой волшебник[58]. Все эти человечки на фресках, это не просто картинки, нарисованные художником, а реальные люди, которых чародей увлек в мир, существующий на стенах, куда и меня самого едва не завлекли…

Охваченный страхом Мунпа обрел твердую решимость. Он вышел из Комнаты и направился к привратнику.

— Я хочу немедленно уйти из монастыря, — заявил он.

— Я должен доложить об этом управляющему, — невозмутимо ответил монах-привратнпк.

Вскоре он вернулся и сказал:

— Эрлуа повелел, чтобы вы взяли с собой, в придачу к вашей выстиранной одежде, китайский костюм, который вам дали, а также вот это.

Он протянул молодому человеку две лепешки и крошечный серебряный слиток.

— У меня еще осталось немного денег, — ответил Мунпа и слегка взмахнул рукой, пытаясь отказаться.

Привратник перебил его тоном, не допускавшим возражений:

— Эрлуа приказал, чтобы вы это взяли.

— Поблагодарите его за все, за заботу, за гостеприимство… Ко мне здесь были очень добры.

Привратник ничего не ответил. Ни эрлуа, ни Настоятель не изъявили желания попрощаться со своим гостем и услышать от него слова признательности.

Мунпа снова оказался на улице, как в тот день, когда он пришел искать пристанище в монастыре Абсолютного Покоя, но все же он разжился китайским платьем на плотного голубого хлопка, маленьким серебряным слитком и баночкой мази.

Молодой человек испытывал чувство блаженного облегчения. Его угнетала тишина, царившая в монастыре, и призрачные видения, исходившие от здешних стен, не укладывались в его слабом уме, чуждом всему, что выходило за рамки обыденного. Если бы Настоятель сказал Мунпа: «Мир — всего лишь калейдоскоп образов, возникающих в уме и в уме исчезающих», то он не понял бы китайца. Поэтому Настоятель не стал звать своего гостя, чтобы разъяснять ему учение, связанное с созерцанием фресок, то самое учение, из-за которого дрокпа бежал, охваченный ужасом.

ГЛАВА V

ельтешение суетливой толпы на улицах и городской шум оказали на Мунпа благотворное воздействие. Гнетущие воспоминания об одиночестве, населенном призраками, и аскетическом образе жизни, который он был вынужден вести, постепенно развеивались. Что касается наказания палками, Мунпа почти предал его забвению, и оно уже казалось ему чем-то нереальным. Крепкий и сильный дрокпа чувствовал, что готов решительно устремиться навстречу будущему.

Это будущее представлялось четким и ясным: отыскать Лобзанга, забрать у него волшебную бирюзу и вернуть ее гомчену. Мунпа не собирался отступать от намеченного плана. Конечно, нет! Между тем он испытывал потребность воздать должное своему желудку, понесшему урон в обители Абсолютного Покоя.

В китайских городах не приходится долго блуждать в поисках харчевни. Мунпа вскоре заметил какой-то трактир, показавшийся ему уютным, расположился за одним из столов и заказал полное блюдо момо. Это блюдо напомнило ему о последней трапезе накануне того самого для, когда он оказался в монастыре Абсолютного Покоя. То, чем он там питался, было не в счет.