Мунпа с удовольствием проглотил момо, съел вслед за этим несколько мисок жидкой лапши и выпил полный стакан дачжу[59]. После этого он обрел бодрость и здравомыслие, а также почувствовал, что способен преодолеть любые житейские трудности. Самая неотложная из них заключалась в поисках жилья. Может быть, ему удалось бы найти приют в караван-сарае, хозяин которого взял его в помощники? Так или иначе Мунпа оставил там одеяло и мешок, наполовину полный еды, и надо было за ними сходить.
Когда Мунпа явился в караван-сарай, там было много народу: только что прибыли два каравана, хозяин и двое запыхавшихся слуг сновали туда-сюда посреди разгружавшихся тюков, голодных мулов, которым не терпелось оказаться в стойле, чтобы поесть, и хрипло ревевших верблюдов, плевавшихся в посторонних для каравана людей, задевавших их на ходу[60].
Мунпа встретили как спасителя; хозяин постоялого двора Чао был слишком занят, чтобы расспрашивать своего работника о причинах его отсутствия; он крикнул ему издали:
— Помоги разгрузить мулов и разведи их по конюшням — тех, что прибыли из Урги, в левую, а тех, что принадлежат купцам из Кашгара, в правую. Попроси, чтобы тебе их показали, не перепутай. Животным дадут питье после того, как освободят двор от вещей.
Молодой человек немедленно взялся за дело и, полный сил после сытной трапезы, быстро справился со своей задачей.
Не прошло и часа, как на постоялом дворе вновь воцарилось спокойствие. Мунпа помог путешественникам отвести животных на водопой и разложить товары под навесами; мулы жевали в своих стойлах, как и верблюды, размещенные во втором дворе. Теперь усталые люди тоже могли поесть, а затем поспать, предварительно выкурив по несколько трубок опиума.
Хозяин, крутившийся как белка в колесе, чувствовал себя почти таким же измученным, как его постояльцы, и не был настроен на долгие разговоры. Он лишь спросил Мунпа перед ужином, состоявшим из внушительного куска вареной баранины:
— Где ты был? Ты гонялся за своим вором? Нашел его?
— Нет, — коротко ответил Мунпа.
Тон, которым молодой человек произнес слово «нет», и его угрюмый вид навели китайца на мысль, что Мунпа пошел по ложному следу и не хотел рассказывать о своей унизительной неудаче. Поэтому он не стал больше ни о чем его спрашивать. В другое время любопытство заставило бы хозяина проявить настойчивость, но сейчас он думал лишь о делах, которые ему предстояло обсудить на следующий день с купцами, прибывшими из Монголии, так как он был не только владельцем караван-сарая, но и коммерсантом, одна из лавок которого находилась в Урге. Китаец был поглощен мыслями о своей торговле, и исчезновение дрокпа не представляло для него никакого интереса.
Мунпа, забрав свое одеяло и кожаный мешок с остатками провизии, забрался по лестнице на сеновал и расположился там на ночь.
Прошел день, другой, еще несколько дней. Купцы занимались своими делами, двое их слуг гоняли верблюдов в окрестности города, где те могли пастись среди холмов. Мунпа оставалось лишь ухаживать за мулами, хозяева которых щедро платили ему за услуги. Молодой человек старался не выходить на улицу; воспоминание о приключившейся с ним беде отнюдь не вдохновляло его на дальнейшие поиски. Скорее всего, Лобзанга не было в Ланьду, а как же бирюза?.. Только чудо могло помочь ему их разыскать. Чуду суждено было произойти: Мунпа в этом не сомневался.
Мысль о чуде заставила его вспомнить о странном видении, из-за которого он сбежал из монастыря Абсолютного Покоя. Он видел, как «вошел» в картину на стене, смешался в группой всадников, а затем видел, как его двойник удалялся вглубь пейзажа. Неужели чародей-Настоятель, по приказу которого Мунпа предавался созерцанию фресок, в самом деле поместил его на одну из картин, откуда ему удалось удрать, или же эта сцена была указанием, образным выражением адресованного ему приказа? Адресованного кем? Его Учителем-гомченом? Призывавшей его бирюзой? Что он должен был делать? Снова собираться в путь? Но куда идти?
Мунпа разрывался между этими призывами к действию, не позволявшими ему до конца понять, какого рода действие от него требовалось, и своими естественными потребностями, побуждавшими его спокойно заниматься повседневными делами, не требовавшими никакого умственного напряжения. У тибетца не укладывалось в голове, что он мог бы всю жизнь оставаться помощником хозяина постоялого двора, но он продолжал влачить в караван-сарае жалкое растительное существование, хорошо питаться и не только не тратил свои скромные сбережения, но и откладывал немного денег…
Между тем вожделенный «знак», призванный указать дрокпа, что он должен предпринять, был где-то рядом и, казалось, только ждал подходящего случая, чтобы проявиться.
Этот случай не заставил себя ждать, или точнее Мунпа якобы распознал «знак» в одном весьма заурядном происшествии. Покончив с делами, купцы из Кашгара объявили о своем отъезде. Они предложили Мунпа сопровождать их в качестве одного из погонщиков мулов.
— Ты понадобишься нам не до конца пути, — сказал глава каравана. — У нас найдутся помощники по дороге. Тебе придется ехать до Ганьду или, может быть, до Сиду[61].
Услышав эти названия, дрокпа вздрогнул. Обитатели Цо Ньонпо часто рассказывают о Ганьду и Сиду. Эти далекие города отнюдь не являются для них сказочными или недоступными. Правда, лишь немногие дрокпа посещали их. Особенно запомнилось пастухам то, что в Сиду не только вся домашняя утварь — тарелки, чашки, котелки, ведра — сделаны из камня, но и дома с мебелью: кангами, столами, стульями п т. д. Хорошо еще, если в этой небылице, разносимой из стойбища в стойбище, не фигурируют каменные растения и животные[62].
Естественно, Мунпа слышал о Ганьду и Сиду. Туда ездили важные купцы: Лобзанг мог об этом проведать и подумать, что ему удастся найти среди этих богатых торговцев покупателя для бирюзы. Кроме того, мошенник, должно быть, решил, что в этих отдаленных городах он будет в большей безопасности. Никто не смог бы его там узнать. Да, скорее всего, Лобзанг, совершив преступление, отправился в Ганьду или Сиду…
Итак, Мунпа был явлен «знак», и он вознамерился ему поверить, надеясь или даже будучи уверенным в том, что чудо не за горами: он встретит его в пути.
Таким образом тибетец присоединился к торговцам из Кашгара.
Караван был внушительным: он состоял из длинной вереницы верблюдов и множества мулов. В работе не было недостатка по вечерам, когда путники приходили па постоялый двор и устраивались там на ночлег, а также наутро, когда они снова двигались дальше. Вскоре глава каравана приказал погонщикам не спать по ночам. Говорили, что по дорогам, которыми они следовали, бродят разбойники, а дворы постоялых дворов были недостаточно хорошо огорожены. Следовало быть начеку: погонщики мулов и верблюдов держали оружие под рукой.
Караван двигался медленно, вынужденный приноравливаться к поступи верблюдов. Спутники Мунпа болтали между собой на одном из тюркских диалектов, которого он не знал. Таким образом, ничто не отвлекало дрокпа в пути от созерцания картин природы и размышлений.
Торговцы задержались на два дня в Ганьду, чтобы восстановить силы для дальнейшего путешествия. Настоящего путешествия, говорили они Мунпа. Они находились в преддверии пустыни Гоби.
Дрокпа из степных просторов смотрел с удивлением на этот песчаный край, вглубь которого он продвигался день ото дня. Сперва растительность стала скудной, а затем и вовсе исчезла. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась желтая или черноватая земля. Порой порывы ветра приносили плотные облака желтоватого песка; они надвигались от линии горизонта, подобно ожившей стене, и обрушивались на караван, больно стегая людей и животных, окутывая их густой пеленой, из-за которого дорога исчезала из вида. Ослепшим задыхающимся путникам тем не менее приходилось бросаться к мулам; эти не столь спокойные, как верблюды, животные начинали метаться, сбрасывали с себя поклажу и разбегались в разные стороны.
