Экзоскелет снова на мне. Первый шаг — плавный. Второй — уверенный. Третий… Я иду по мастерской, и стальные суставы поют в унисон моим мышцам. Нет больше разрыва между желанием и движением, между мыслью и действием. Только я поднимаю руку и слегка сжимаю ладонь, как экзоскелет повторяет жест, поднимая старый, побитый врагами, фанерный щит. Нет напряжения — только чистая сила, перетекающая из моего мозга в гидравлику.

Но внезапно — сбой. Датчик на колене гаснет, экзоскелет замирает, и я с грохотом падаю вперед, сильно ударяясь ладонью о бетонный пол. Боль пронзает запястье. Понимаю, что не смогу выбраться из такого положения. Пытаюсь ползти к креслу, но костюм намертво сдавил своим весом.

Ко мне подбегает Николь, девушка что-то кричит, но я практически не слышу её из-за звона в ушах. Вытянутой рукой показываю ей на ноутбук, она кивает. Когда она подносит его, я замечаю, что разбил ладонь о пол и теперь мажу кровью по клавиатуре. Лог показывает обрыв связи — похоже банальный плохой контакт. Я судорожно прописываю аварийную команду.

Костюм изгибается, с шумом открывает спину и я наконец могу выбраться из него. Девушка передо мной хлопает глазами, пытается помочь выбраться, я жестами объясняю ей, что мне ничего не требуется. Я не хочу говорить, сейчас слова излишни. Снимаю с себя потную футболку и быстро перематываю ей разбитую руку.

Начинаю проверять неисправность. Всё как я и подумал. Плохой контакт. Чищу разъем, перепрошиваю драйвер, стираю капли крови с экзоскелета. Никакой мистики — только железо и код. Только я и бесконечный танец между совершенством и хаосом. Гляжу на руку, затем на костюм.

Всё же нарушаю негласный обет молчания и прошу Нику принести мне бинты, а затем прошу её надеть наушники, так как в мастерской будет ещё много шума и крови…

К утру экзоскелет уже танцует. Я оставил его в центре мастерской, голосовой командой запустив демонстрационный режим. Он выполняет КАТА, заложенную мной в его память через последовательность цепей алгоритмов: удары, прыжки, балансировка на одной ноге. Металл скрипит, пневматика шипит, а гидравлика стойко выдерживает давление, но это уже не просто машина — это тело.

«Моё» тело, рожденное из тысячи строк кода, из бессонных ночей, из ожогов паяльником и мигающих курсоров, из знаний и навыков, впитанных кровью и потом. Тело, которое я создал сам за все эти годы, когда принял решение побороть собственную слабость, пройдя без ног путём науки и механики.

На столе валяется распечатка первых черновиков — они испещрены пометками: «Слишком медленно!», «Переписать!», «Ошибка!». Рядом лежит окровавленная перчатка с оторванным сенсором, как напоминание о десятках неудач за прошедшую ночь. Но теперь экзоскелет спокойно стоит без лебёдок верстака, сверкая стальным каркасом.

Я прикасаюсь к его «плечу», чувствуя легкую вибрацию работающих кулеров и компрессора климат-контроля. Я с нетерпением жду, когда снова взберусь в него, чтобы ощутить мощь и неуязвимость подконтрольной стали.

Я — инженер, что хотел создать для людей, потерявших возможность ходить, идеальный протез, посчитал ироничным тот факт, что моё творение сохранило свою изначальную задачу — помогать людям. Но словно ошибка в изначальном коде, он продолжил выполнять свою задачу, и он будет помогать людям, только убивая тех, кто болен неизвестной заразой.

— Витязь, заметки! — произнёс я, заметив как временно примотанная синей изолентой камера включилась. — Запись первая. Закон стального рубежа: если дорога из благих намерений привела тебя в ад, то пусть она содрогнется под твоей поступью! Конец записи! — камера погасла

Откатившись от костюма, я нажал на своём наруче кнопку выключения. Костюм слегка ссутулился, как обиженный школьник. Глядя на него сейчас, в предрассветной тишине, где есть только я и он, ощущаю, что между нами появилась неуловимая связь, даже крепче, чем моя привязка к инвалидному креслу. Мы, два существа, связанных паутиной алгоритмов. Я — творец, он — творение. Я — воля, он — её стальная решимость.

Мастерская наполняется симуляцией рассвета. Подсветка тускло загорается, имитируя восход солнца. Отражение светодиодных полос скользит по экзоскелету, и я вижу в нем отражение — свое лицо, искаженное в блеске металле. Мы похожи — оба кривые версии друг друга.

Я сохраняю проект, архивирую код. Экзоскелет уходит в режим ожидания, тусклый индикатор гаснет. Но я знаю — он уже не мертв. Он спит, и в его сне мелькают алгоритмы, готовые проснуться по первому моему жесту, по первому слову и первому нажатию кнопки.

Я выключаю свет, чтобы поспать хоть немного даже сидя в кресле. В темноте экзоскелет мерцает, как светлячок. И где-то в его памяти из нолей и единиц уже живет первый шаг человека без ног…

— Ну и уроды! — прошипела Таня, глядя на собравшуюся толпу возле их штаба.

Холодный ветер с запахом сырости жалобно завывал над улицей, словно предвещая бурю, что тянулась к посёлку по небу рваными облаками с багровым отливом заходящего солнца, словно они сами пытались сбежать от грядущего.

— И не говори! — пробасил Пал Петрович, заметив, что все собравшиеся поселенцы были вооружены садовым инвентарём.

Стоя на крыльце, за спинами дружинников, он сделал шаг вперёд и доска жалобно скрипнула под его поступью. Защитники правопорядка нерешительно направили дула стволов на односельчан, совершенно не намереваясь открывать огонь, против своих же товарищей. Их руки дрожали, словно бы дружинники держали обереги от нечисти, а не смертоносное оружие.

Мужчина мельком посмотрел в стеклянные глаза знахарки, что скорее всего выпила настойки из мухоморов, раз решилась на открытое противостояние. Павел сильно пожалел, что не успел задушить эту змею в самом зародыше. А ведь он просил Филина кокнуть сумасшедшую сразу, если та начнёт собирать свой профсоюз! «Неужели ослушался приказа, или просто недосмотрел, а может быть этот солдат и вовсе на её стороне⁈» — подумал диктор посёлка, бессильно сжав кулаки. Он с вспомнил, что на самом деле не отдавал такого приказу исполнительному солдату, что сейчас стоял в первых рядах перед штабом, целясь точно в голову предводительницы бунта. «Точно не на их стороне, у него одного руки не дрожат от волнения», — решил мужчина.

Тогда он посчитал, что ни у кого в здравом уме не хватит мозгов на то, чтобы бунтовать, когда за стенами твориться настоящий кошмар. «Видимо просчитался» — подумал Павел, почесав мощный, щетинистый подбородок.

— Мы требуем увеличения нормы продовольствия! — крикнула Аксинья, так, чтобы её было слышно всем собравшимся бунтарям. — Почему ваши дружинники получают полную порцию, а мы, кто вкалывает целыми днями, должны перебиваться плесневелым хлебом и консервированными бобами⁈ Наш труд куда тяжелее, чем ходить с важным видом по улицам и вдоль стен! — знахарка топнула ножкой, как обиженный ребёнок.

— Да… Правильно… Сколько можно голодать… Мы не за это деньги платили, когда строили посёлок… — закричал кто-то из толпы.

— Тише, мля! — заорал Павел. — Вы че тут собрались⁈ Думаете я тушёнкой сру⁈ Мы вам уже сто раз говорили, что норма на то и норма, что рассчитана на всех. И до тех самых пор, пока у нас не получиться растить урожай она будет ограниченной! Если потратим всё, то будем жрать друг друга похлеще бешеных!

— Это мы будем растить урожай, а не ваша дружина! — фыркнула баба. — Наш вопрос заключается в том, почему ваши вояки жрут в три горла и не работают⁈

Петрович тяжело вздохнул:

— У дружинников точно такая же норма, питания как и…

Женщина перебила его, повернувшись к подбадривавшей её своим ропотом толпе:

— Может стоит подумать о том, чтобы хоть иногда меняться? Пускай эти солдаты тоже попробуют целину перекапывать лопатами под грядки! А мы походим вдоль стен с двустволками, посвистывая в воздух. Дело-то не пыльное, любой справиться!

— Охрана периметра тоже важная работа! Мы всегда должны оставаться…