Во всяком случае, так говорится в докладе Лилли, который она делала на уроке истории мировой цивилизации.

И, пожалуй, я согласна с Лилли, особенно насчет принца Чарльза, который разве что ноги не вытирал о бедную Диану. Но мой папа совсем не такой. Конечно, он играет в поло и все такое, но он никогда не обложит никого налогами без согласования.

В любом случае я была уверена, что на Лилли никак не повлияет тот факт, что жители Дженовии не платят налоги.

Я понимала, что папа сразу позвонит маме и она будет волноваться. Я ненавижу волновать маму. Она, конечно, иногда ведет себя безответственно, но это касается только счетов и продуктов. Она никогда не была безответственной по отношению ко мне. Вот у меня есть друзья, которым родители иногда забывают дать денег на метро. А некоторые ребята говорят родителям, что они идут в гости к такому-то и такому-то, а на самом деле где-нибудь напиваются, а родители даже не догадываются об этом, потому что им и в голову не придет созвониться с другими родителями.

Моя мама не такая. Она всегда созванивается.

Я понимала, что нехорошо вот так убегать и волновать ее. О папиных чувствах я тогда как-то не думала – я его почти ненавидела. Но мне необходимо было побыть одной и привыкнуть к мысли, что я принцесса. Некоторые девчонки, наверное, обрадовались бы, но только не я. Я никогда не была такой девочкой-девочкой, не красилась, не носила прозрачные колготки и всякое такое. Нет, я могу, если нужно, но лучше без этого.

Без этого гораздо лучше.

В общем, сама не знаю как – мои ноги шли куда хотели, – но я вдруг очутилась в зоопарке.

Я люблю зоопарк в Центральном парке, с детства любила. Он гораздо лучше, чем зоопарк в Бронксе, может быть, потому что он такой маленький и уютный и животные тут дружелюбнее, особенно тюлени и белые медведи. Я люблю белых медведей. В зоопарке Центрального парка есть один медведь, который целыми днями плавает на спине. Чесслово! Его один раз даже по телику показали, потому что какой-то психолог очень переживал, что у медведя сильный стресс. Фигово, когда на тебя с утра до ночи глазеют люди. Но потом медведю купили игрушек, и он успокоился. Просто развалится в своем загоне – в Центральном парке нет клеток, там загоны – и наблюдает за тем, как наблюдают за ним. Иногда он обнимает мяч. Я очень люблю этого медведя.

Нарыв пару долларов, чтобы заплатить за вход – что еще хорошо в этом зоопарке, так это то, что здесь билет дешевый, – я решила проведать белого медведя. У него все было в порядке – точно лучше, чем у меня. Ему-то его папа не объявлял, что он теперь наследник какого-нибудь трона. Интересно, откуда этого медведя к нам привезли? Вот бы из Исландии.

Потом перед загоном собралось слишком много народу, и я пошла в павильон, где живут пингвины. Там, правда, воняет, зато весело. И такие огромные окна, через которые видно, что происходит под водой: как пингвины плавают, катаются с каменных склонов и всячески развлекаются. Малыши прижимают ладошки к стеклам, а когда пингвин подплывает, начинают визжать. Это жесть. Но там есть скамейка, и я на нее уселась и теперь вот пишу. Через какое-то время начинаешь привыкать к запаху. Наверное, ко всему можно привыкнуть.

Ой, мама, не верю, что это я сама написала! Я никогда не привыкну к тому, что я принцесса Амелия Ренальдо! Я даже не знаю, кто она такая! А имя звучит как название какой-нибудь дурацкой линии косметики, или как будто это героиня диснеевского мультика, которая когда-то пропала, а потом вдруг все вспомнила и все такое.

Что мне делать? Я не могу переехать в Дженовию, не могу!!! Кто будет смотреть за Толстяком Луи? Мама точно не будет. Она себя-то покормить забывает, не то что кота.

Я уверена, мне не разрешат держать кота во дворце. Во всяком случае, не такого, как Луи, который весит двадцать пять фунтов[6] и жрет носки. Он там всех фрейлин распугает.

Господи, что же мне делать?

Если Лана Уайнбергер об этом узнает, мне не жить.

Конечно, я не могла сидеть в пингвиньем павильоне до бесконечности. Там погасили свет и сказали, что зоопарк закрывается. Я убрала дневник и вышла вместе с остальными посетителями. Потом села на автобус и отправилась домой в абсолютной уверенности, что огребу от мамы по полной программе. Я как-то не подумала, что могу огрести от обоих родителей одновременно. Со мной такое было впервые.

– Ну и где вы болтались, юная леди? – поинтересовалась мама. Она сидела на кухне за столом вместе с папой, а между ними стоял телефон.

– Мы умирали от беспокойства! – сказал папа одновременно с мамой.

Я уж решила, что сейчас они меня вдвоем пропесочат, но родители лишь хотели знать, что со мной все в порядке. Я заверила их, что все норм, а потом извинилась за то, что вела себя как Дженнифер Лав Хьюитт. Мне просто надо было побыть одной, объяснила я.

Я думала: ну, теперь начнется. Нет, ничего не началось. Мама попыталась накормить меня раменом, но я не стала есть, потому что он на мясном бульоне. Тогда папа предложил отправить шофера в ресторан «Нобу» за копченым сибасом, но я такая:

– Не надо, папа, я пойду спать.

Мама сразу испугалась, что я заболела, и кинулась щупать мой лоб. Я от этого опять чуть не расплакалась, и у меня, видно, лицо стало такое же, как в «Плазе», потому что папа все понял и вдруг сказал:

– Хелен, просто оставь ее в покое.

И, к моему удивлению, она оставила. Так что я заперлась у себя в ванной комнате и долго сидела в горячей ванне, потом натянула любимую пижаму – такую крутую, из красной фланели, – выковырнула Толстяка Луи из-под тахты, где он скрывался (он недолюбливает папу), и залезла в кровать.

Перед тем как заснуть, я слышала, как папа долго-долго говорил что-то маме на кухне. Его голос рокотал, как отдаленный гром. Он чем-то напомнил мне голос капитана Пикара из сериала «Звездный путь: следующее поколение».

У папы с капитаном Пикаром много общего. Оба светлокожие, лысые и правят небольшим народом.

Правда, у капитана Пикара в каждой серии все заканчивается хорошо. А вот в том, что наша с папой серия закончится благополучно, я не уверена.

Когда я проснулась сегодня утром, за окном громко курлыкали голуби, живущие на пожарной лестнице (Толстяк Луи наблюдал за ними, сидя на подоконнике, точнее, на подоконнике находилось то, что там уместилось), вовсю светило солнышко. Я встала вовремя – даже не пришлось лупить по будильнику семь тысяч раз, – приняла душ и ни разу не порезалась, когда брила ноги, и нашла на дне шкафа относительно немятую блузку, и даже причесалась так, что волосы выглядели вполне сносно. Настроение было отличное. Пятница же. Это мой любимый день, не считая субботы и воскресенья. Пятница означает, что впереди у тебя два восхитительных спокойных дня, полностью свободных от алгебры.

Я зашла на кухню и увидела маму, освещенную розовым утренним светом. Она была в своем лучшем кимоно и готовила гренки. Ради меня она вместо яиц взяла яичный порошок, хотя я уже давно снова начала есть яйца, поскольку поняла, что в магазине продаются диетические, из которых в любом случае никто не вылупится.

Только я открыла рот, чтобы поблагодарить ее за такую заботу, как вдруг послышалось шуршание.

За обеденным столом (ну вообще-то за обычным кухонным, у нас и столовой-то нет, чтобы поставить там обеденный стол) сидел папа и читал «Нью-Йорк Таймс». Он был в брючном костюме.

В костюме. В семь часов утра.

И тут я вспомнила. Как я могла такое забыть?!

Я же принцесса.

Господи! Отличное настроение и прекрасный день вылетели в трубу.

– А, Миа! – сказал папа.

Я поняла, что все плохо. Обычно он говорит «А, Миа!», когда собирается прочитать мне лекцию.

Папа аккуратно сложил газету и опустил ее. Он всегда аккуратненько-аккуратненько складывает лист к листу, чтобы все было ровно. А мама никогда не складывает, она переворошит, перепутает все страницы и так и бросит на кушетку или возле туалета. Это приводит папу в бешенство – мне кажется, на самом деле они только из-за этого и не поженились.