В основе этого разсказа лежит существующ|й еще поныне у балт1йских народов обычай оберечь покойника от разложен1я, ставя рядом по обе его стороны по чану с холодной водой. Вот откуда у Вульфстана «два чана с водой» и стужа, которой окружают покойника. Но остальное относится к области вымысла, вызваннаго распространенным на скандинавском севере поверьем, что можно колдовство.ч вызвать ту или другую погоду. При анализе отчета Вульфстана постоянно приходится считаться с недоразумен1Ями, вызванными усвоен1ем разсказов о чуждой народности со старинным своеобразным бытом людьми, выросшими при других обстоятельствах и знакомыми с другими взглядами и обрядами.

Проф. Карл ТШндер.

«Балт1йск1Й Альманах»

№2.

1924

СТИХОТВОРЕН1Я ИВАНА Б-ЬЛОУСОВА.

Я видел в городе зимою, Из-за зеркального окна, Завеянного вьюгой злою, Глядела светлая весна: —

Там за окном, благоухая, Раскрыли венчики цветы, Как в дни ликующего мая Полны чудесной красоты.

Они цвели и не слыхали. Как стонет, воет ветер злой, Их крепко стены защищали, -Тепло им было за стеной . ..

Я видел в городе весною Печальный, хмурый, серый дом. Стоял один он за стеною — Мертво и грустно было в нем.

Живые мертвецы сидели Там, замуравлены в стенах, Печально лица их глядели. Из-за решеток на окнах.

Не радость в их очах сияла, Луч солнца к ним не проникал, Теплом весна их не ласкала. Мороз им души заковал ...

Еще теплом и солнцем веет Бодрящий полдень сентября. Но рано небо розовеет, Встает холодная заря.

А в ночь мороз .. . Как матом белым Трава одета и кусты; По колеям обледенелым Лежат примятые листы.

Тепло одевшись, выйдешь рано. Пройдешься берегом пруда, — Сквозь дымку сизого тумана Блестит поверхности слюда.

Лежат туманы над полями Волнистой, серой пеленой... Дрожишь, — и спешными шагами Идешь назад, к себе домой.

Тепло, уютно в доме стало; Сквозь зимних рам гляжу я вдаль: Все, чем душа жила, дышала, — Одела смутная печаль.

Мои мечты, как пар весною, В пригретых солнышком полях. Поднявшись тонкой пеленою. Исчезли в солнечных лучах.

Они слилися с небесами; — Но их следы не пропадут: В полях весенними цветами Они под солнцем расцветут.

Послышатся в зеленом шуме, В журчаньи светлых ручейков, В моей душе, в заветной думе, И в музыке моих стихов.

Москва, декабрь. 1923.

Иван Белоусов.

«Б а л т 1 й с к 1 й Альманах»

19

ПАПА И МАМА

Из пов-Ьсти «Преступлен1е Николая Летаева».

Папа.

Бежали минуты, как дЬвочки, — по корридор-чику: в-Ьчным своим панс1ончиком; двигалась стр4лка часов оттого, что б'Ьжали он-Ь; в воскресенье, поднявшись, кряхтя, на давно раскачавш1йся стул, сопровождаемый возгласом:

— «Эдак проломите стуло» —

— мн-Ь папа устраивал время, закручивая часовую пружину с надсадой; и —

— трр

— трр

— трр

— повороты хрип'Ьли, закручивая: понедельники, вторники, среды; и — «трр-трр-трр» — до субботы: включительно! Новая неделя затикала!

Дни выпадали рябые: то — солнце, то — т1Ьнь; то — снЬжок, а то — дождик; то — лужи под говором шамкнувших снегом лопат; тоже — сто-нущ1й, увывающ!й сн1>госвистик; у нас — изм^Ьне-н1я; вм1^сто коричневой папиной шляпы осенней — колпак мЪховой, весь пропахнувш1й нафталином: зима надвигается; сморщился вялый октябрь, окремн1Ьл неотвратным морозом; снЪжок посыпался; и в-Ьями в-Ьтра обсвистывал ноги прохожих, взлетая от камня. А папа взл1Ьзает на стул под часами; заводится третья неделя; да папа всему коновод: времявод!

Удивительный!

Скрипен и прост, но он — скрытен: скрипит и спешит на весь дом, суетою вертясь среди нас, нарушая порядок: безпомощным зовом к порядку; н^Ьт, он не хитер, но... какую-то тайну вложили в него: запечатанный, склепанный он, как боче-нок, который, префохотно сброшенный с л-Ьстни-цы, может давнуть очень больно, перескочивши чрез встречное, чтобы, упавши, подпрыгнуть и кракнуть.

Неотвратимы мгновенные выб'Ьги с карандашиком в гущи домашних забот, молн1еносно по-сво-

ему понятых, тотчас р1>шенных не в том направ-лен1и: папа — короткий дубовый боченок, затрахавши, выпукло бросится лбом кр-Ьпче кр-Ьпких кокосов; и выдохнув запахи войлока жесткой щетиной, прокатится с очень сп-Ьшащими глазками из под очков, подымаемых пальцами, от которых несет сургучом, с раскричавшимся как-то по бабьи разорванным ртом, — весь косматый, безбровый: коли прислуга и мама хозяйственно озабочены передвиженьем стола, папа бросится криком:

— «Да, что вы?»

— «Позвольте же!»

— «Вовсе не так это вы .. .»

— «Как же можно?»

— «Вот эдак!»

Откатится с папиной помощью передвигаемый стол; очень бодро пройдет не в том направленьи на мЪдных колесиках, трахнувши в бедра Дуняши ор1Ьховым краем:

— «Ой, барин!»

Отбацав свое косолапое д-Ьло на б1Ьлой ст1Ьн'Ь, гдЪ льются легчайш1я лил1и (это — обои), наткнется на желтый буфет; и стаканными звонами тихо простонет буфет.

Мама, тетечка, наша Дуняша — на папу!

— «Ах, барин, — напутали!»

— «Что вы, 1У1ихаил Васильич?»

— «Ах, шли бы вы прочь!»

Папа ж — испуганно перебЬгает от мамы к Ду-няш-Ь и к тетечк-Ь переглядными глазками:

— «Ах-с?»

— «В самом дЪл'Ь-с?»

Из-под жилета покажется хлястик сорочки:

— «Да вы подтянитесь!»

Подтянется; и — обнаружится прежнее: хлястик сорочки; так прямо отступит он хлястиком в свой кабинетик — от гущи забот: в беззаботицу интегральнаго исчислен1я (папа то наш — математик, профессор!). И демон Сократа живет в нем и из него выпрядает тончайшую атмосферу таинственной жизни духовных существ, впосл'Ьд-ств1и им обоснованной в малой брошюрочк1Ь «Мо-

«Б а л т I й с к 1 й Альманах»

№2. — 1924

наяолопя», отданной в философическ1й сборник по просьб1Ь философа Грота; «Монадолопю» он про-пов-Ьдывал в комнатах, жалующейся на судьбу свою тетЪ ДотЬ; та — все то в кисляйств'Ь; бывало, придет к нам; а мамы то — нЬт; мама наша

— у Усовых, Стороженок, Олсуфьевых, Веселов-ских; и тетечка — куксится:

— «Лиза теперь веселится у Усовых: я, вот, — куда уж: такая несчастная; жить я хочу!»

Опечалится тетя.

А папа на эти печали выходит таким лоборо-гом, подкидывая тупоносыя ноги, не подгибая ко-лЬни; не клонится ухом, но слушает духом:

— «Да полно-те, вы, Евдок1я Егоровна!»

И начинает теперь из него погрохатывать: св'Ь-жестью св-Ьта; прор-Ьзываются в черточках всей несуразной его головы, как то косо сидящей, ка-К1Я-Т0 св-Ьжести: свЪта духовнаго; взор его станет лазоревым; и он выхватывает из себя увЪ-рен1е в том, что достоинство —

— да! —

— Челов-Ька

— огромно, что:

— «Знаете, Евдок1я Егоровна, вы вЪдь — вселенная: пересЬченье монад; а монада есть М1р...»

И заходит с высоко приподнятым лбом, бЪлоро-зовый весь, б'Ьлосв'Ьтый, на толстых ногах — по годинам; и Евдок1я Егоровна (тетечка), знаете ли, обретает уверенность: перенести свою долю.

А папа — как будто какой синеокгй пройдет к нему в очи; и — духом исходит на нас: на паркеты квартиры, напоминая Сократа, — пред ядом; и — шепчутся бабушка с тетечкой:

— «Наш Михаил Ваамьич то...»

— «Вот — человек?»

— «Золотой!»

— «Брилл1антовый!»

Мама же скажет, расширивши глазки:

— «Михаил Васильевич — «сила»\

Мн'Ь вЪдомо: «силы», в нем живш1я, посл^Ь паденья с великаго в грохот смешного, — невидимо ширились пальмами свЪта; и «рай» поднимался: густой атмосферой — в потусклости кабинетика, сЬро-зеленаго, с1Ьро-кофейнаго; в окна же — смотришь — со ср-Ьзанных тучек слЪпительно ясны

— края, обода; напурпурилнсь, напепелЪли, на-меркли; стеклянное небо, превысясь, ушло в без-небес1е; снизу ярч-Ьет полоска: китайскаго шелка; и кажется папа — крещеным китайцем.

Михайлов день.

Ноябрь, снЪгодар, выгоняющгй саночки, дни осаждает обвейными хлопьями; папа свисает в передней офомной оторвиной шубы (ее подшивали уже много раз; она — рвется; нав-Ьрное он на ходу зад'Ьвает о желоб) — свисает в передней ено-