Изнутри школы, по ступеням крыльца на свои места под веселенькую музыку вышли хорошенькие маленькие детки: зареванные, веселые, озадаченные, растерянные – разные. Все хлопали, особенно – родители. Никто не тыкал смартфонами: в земщине почти ни у кого не было телефонов с камерами, а два-три обладателя цифровых фотоаппаратов погоды не делали.

Для того чтобы расставить первоклашек на места, понадобилось некоторое время. Солнце жечь не переставало, ученики потели, учителя обмахивались классными журналами, обстановка накалялась.

– Ы-ы-ык! – В три погибели согнувшись, долговязый худой восьмиклассник от всей души принялся блевать под дерево.

– Марьванна, Буровой плохо! – в этот же самый момент раздался голос с другого конца строя.

– А? – очумело мотая головой, пыталась сориентироваться немолодая уже учительница. – А ну-ка, тихо, Мурашко! Не видишь – Игнатова сейчас тошнит! При чём тут Бурова?

Бурова же – высокая девочка, которая вот-вот превратится в девушку – в этот момент уже очевидно позеленела. Я дернулся – и стремительным броском преодолел семь метров, разделявшие меня и детей. Успел! Подхватил за плечи!

– Бурова, – сказал я. – Сядь на бордюрчик, посиди, а то ты уже не Бурова, а совсем Зеленова.

– Спа-а-асибо… – Девчонка и вправду была не в порядке. – У Марьванны та-а-какие духи, просто кошмар, если честно.

Она уселась на беленый бордюр и прикрыла коленки юбкой, пытаясь выглядеть пристойно. С зеленым лицом эта пристойность казалась откровенно вымученной. Наконец и Марьванна сориентировалась, и один из мальчишек побежал за медсестрой, и родители засуетились – у кого-то была вода и даже наштырный спирт. Игнатова довольно быстро привели в порядок. Бурова, видимо, отдышавшись от зловонных марьваннских духов, тоже вскоре пришла в себя. Не беда – бывает. Подростки!

– Премиленькая первоклассница, у которой не хватало восьми или десяти зубов, на крыльце-трибуне наконец домучила стих и сорвала бурю аплодисментов.

Эстафету подхватил лопоухий мелкий шкет в очках. Он выдернул из рук ведущей микрофон и радостно завопил так, что колонки начали фонить и хрипеть, а дети помладше – затыкать ладонями уши:

И тоже сорвал аплодисменты. Хлопали, кажется, потому, что он наконец утих.

– Слово предоставляется Ингриде Клаусовне Гутцайт, директору школы! – В неравной борьбе ведущая отвоевала микрофон у мелкого. – Прошу вас, Ингрида Клаусовна.

И похлопала. Все тоже похлопали – чуть более бодро и чуть менее жидко, чем Такому-то Такомутовичу.

Директор у нас, как ни крути, далеко не дура. Даже наоборот: Гутцайт – умная женщина и хваткий руководитель. Она долгим взглядом осмотрела свое воинство, которое на жаре постепенно теряло остатки боеспособности и в большинстве своем имело тот самый бледный вид. Даже – бледно-зеленый.

– В добрый путь, дорогие друзья! Удачи в новом учебном году! Проходите в учебные классы! – сказала Ингрида Клаусовна и сделала царский жест рукой.

И овацию сорвала ничуть не меньшую, чем первоклашки. Те, у кого с собой были цветы – побежали дарить цветы, и я снова порадовался, что не классный руководитель и вообще имею шансы прикинуться шлангом в этот период и сойти за случайного посетителя. Может, я чей-то папа или старший брат? Зачем мне цветы дарить? Хорошо, что меня никто пока толком не знал, потому что мужчина с цветами выглядит довольно нелепо, согласитесь. Есть, конечно, исключение – если он идёт эти цветы кому-то дарить, но мне их дарить решительно некому. Даже гипотетически.

Все двинули в школу, ну, и я – последним. Почему? Да потому, что на часы посмотрел: линейка закончилась на пять минут раньше, чем по расписанию должен прозвенеть звонок с урока, а впереди еще – пятнадцать минут перемены… Кабинет у меня открыт, пусть старшеклассники там освоятся, проникнутся произошедшими в нем переменами, заинтересуются странными словами на доске, вообще – всей обстановкой… Может, сломают что-нибудь, например. А через десять секунд после того, как прозвенит звонок на урок – появлюсь я.

Весь рыжий, бородатый и в костюмчике.

ДАДАХ! – ляпнула дверь за спиной, и я ворвался в кабинет.

Десятиклассники подскочили со своих мест и теперь пожирали меня глазами. Ух, страшновато… «Раз-два-три…» – Я по старой привычке дождался, чтобы на три секунды в кабинете установилась тишина, а потом взмахнул рукой:

– Здравствуйте, десятый класс, садитесь. Меня зовут Георгий Серафимович, и я к вам всерьез и надолго. Буду вести у вас обществоведение, историю и географию.

Десятый класс, как и одиннадцатый в моей прежней жизни – это уже серьезные люди. Выпускники. Они тут самые главные, в этой школе, самые крутые. Большие, красивые парни и девушки. Им море по колено и горы по плечо. Правда, стоит этим уверенным и взрослым людям выпуститься из школы и прийти на первый курс колледжа или университета, как снова по неведомому волшебству они превратятся в напуганных цыплят, но пока – пока все у них в порядке.

– Какой у нас сейчас предмет? – спрашиваю.

– Общество! Обществоведение… – откликается несколько голосов посмелее.

– «Общество»? А что такое общество? – продолжаю делать вид, что веду с ними непринужденную беседу.

Черноглазый пацан с задней парты – крупный, мощный – хмыкает:

– Это – люди, понятно…

– Любые люди? Какие угодно люди? Только люди? – закидываю вопросами я.

– Ну, мыслящие существа. Нелюди, понятно, тоже, – смелеет девочка с розовыми волосами. – Которые вместе.

– Ладно… Люди, которые стоят на электробусной остановке – это общество? – На самом деле я сильно нервничал, но – виду не подавал. Расхаживал по кабинету, беседы с ними беседовал, рукой размахивал. Вторую, правда, в карман сунул, чтобы совсем дирижера не косплеить.

– Нет! – откликается тот самый Кузевич, чемпион по многоборью. – Они случайно же собрались на остановке. И недолго там стоят. Значит – не общество. Класс – общество, спортивная команда тоже… Где у каждого своя роль и все связаны между собой долгое время, вот!

– То есть для появления общества должны сформироваться устойчивые долговременные связи и появиться распределение ролей, да? От-ли-чно! – Жестом фокусника открываю доску, и они видят всю эту мешанину из слов, с факелом, фонарем, спичками, аптечкой и прочими сигнальными ракетами. – Теперь представьте: вы все, весь ваш класс, летит на воздушном шаре, или там – на дирижабле, над океаном. Шторм, буря, шар порвался, из него выходит воздух, вам нужно долететь до берега – до него километра два, там необитаемый остров. Нужно облегчить корзину, за пять минут выбросить лишнее. Давайте, быстро, быстро надо решать, а то утонете все! Что бросаем?

После полуминутной заминки понеслось:

– Ляшкова бросаем, он самый толстый! – орали наиболее маскулинные.

– На фиг нам противогаз? – возмущался единственный снага в классе.

– Бутыль с водой кидаем! – предлагал Ляшков.

– Себя кидай, вдруг там пресной воды нет? – парировал Кузевич.

Знаете, как могут орать двадцать четыре десятиклассника? Вот так они и орали друг на друга, раздухарились. А я смотрел и замечал: Кузевича слушают, но он не очень инициативный. Черноглазый пацан на последней парте – его Вадим зовут – явно имеет группу поддержки из четырех парней из небогатых семей, они вместе стебутся над толстым Ляшковым в очках, но тот спуску им не дает, не фрик ни разу, довольно умный, веселый. Из девчонок явно выделяются две подружки: одна с розовыми, другая с голубыми волосами – интеллектом не блещут, но очевидно – активистки, артистки и все такое. А вот отличница Анастасия Легенькая, которая с Кузевичем флаг поднимала, помалкивает и больше на меня смотрит, чем на одноклассников.