– Нет, будем сидеть по очереди, – возразила Рия.

– Ерунда, я сплю чутко, лягу вот здесь, – он похлопал по дивану, – если он начнет резко двигаться, я услышу.

– Ты уверен?

– Конечно. – Он поднялся, увлекая ее за собой. Он не пытался поцеловать ее, да в этот момент это не имело значения, потому что она вдруг ощутила уверенность.

Выходя из гостиной, Рия точно знала, куда они идут, и никакая Энни Бристон не могла теперь встать на ее пути.

В гостиной поставили односпальную кровать, и Персиваль Миллер отлежал на ней три недели. В этот день доктор Притчард в первый раз разрешил ему встать и пройтись. Попытка закончилась плачевно: мистер Миллер свалился на бок и не смог бы подняться без помощи доктора, который попытался ободрить своего пациента:

– Не беспокойтесь. Первые шаги всегда трудные. Я пришлю вам костыль. С ним пока вам будет удобнее. Что же касается раны, то она зажила превосходно. Хорошая работа, мне самому нравится.

– У меня нога не разгибается в бедре даже когда лежу, – с горечью пожаловался Персиваль.

– И это тоже естественно. Вы пролежали на спине достаточно долго, и суставы потеряли прежнюю подвижность, и не забывайте о вашем серьезном ранении. Лежа в постели, старайтесь разрабатывать ногу, это должно помочь. Так или иначе, теперь все зависит от вас.

– Что от меня зависит? Смогу я ходить или нет?

– Да, именно это я и хотел сказать. Если проявите упорство, обязательно добьетесь результата. На ваше счастье, сухожилия остались целы. Хорошо, что вы оказались неуклюжим косарем. Замахнись вы посильнее, коса бы вас пополам разрезала. Так что вы еще легко отделались. Ну а сейчас мне пора. Кстати, – добавил доктор и полез в нагрудный карман и достал сложенный листок бумаги, – вот мой счет, я кладу его сюда. – Он положил бумагу на стол. – В конце следующей недели я заеду посмотреть, как у вас идут дела, тогда и получу по счету. Обязательно упражняйтесь, желаю успеха. До свидания.

Рия была свидетельницей разговора. Она стояла недалеко от кровати и молча слушала.

– Вы слышали что-либо подобное? – с возмущением обратился к ней Персиваль после ухода доктора.

– Да, – ответила женщина, – и он прав.

– Что значит «он прав», в чем прав?

– Вы должны стараться, чтобы снова ходить. Вам… придется постараться.

– Почему придется?

– Да, именно так, потому что вам скоро придется самому заботиться о себе. Я – ухожу.

Он приподнялся на постели, помогая себе здоровой рукой и, прищурившись, переспросил:

– Что вы сказали?

– Вы же слышали, сэр, я ухожу от вас. Мы все уходим.

– Вы хотите сказать, что собираетесь уйти и оставить меня, беспомощного?

– Вы можете вернуть Фанни, или наймете кого-либо из деревни. Я слышала, там женщины как раз ищут работу.

Он откинулся на подушки, глядя на нее с укором.

– Вы готовы оставить меня на милость Фанни или какой-то невежественной девицы из деревни? Неужели вы сделаете это?

– Да.

– Почему?

– И вы еще спрашиваете? – возмутилась Рия. – Вы же хорошо знаете причину. Я ухожу, потому что больше не могу жить рядом с вами. Хотите, чтобы сказала яснее? Хорошо. Вы – не такой, как все, не настоящий мужчина, у вас черные мысли. – Она брезгливо скривила губы. Но в следующий момент испуганно ахнула, когда Персиваль, опираясь на здоровую ногу, резко поднялся с кровати.

– Не смейте так говорить обо мне, – с яростью вскрикнул он. – Слышите, никогда! Больше чтобы я этих слов от вас не слышал. Мое чувство к вашему сыну было чистым. Я бы никогда не причинил ему вреда!

– Это только слова! – с вызовом бросила Рия, она уже пришла в себя после выпада мистера Миллера.

Он лихорадочно оглядывался по сторонам, словно искал, чем бы запустить в нее. И вдруг как-то весь обмяк, голова его свесилась на грудь, плечи безвольно опустились.

– О, женщина, мне никогда не удастся тебе все объяснить, и никому другому меня не понять. Но я ошибался. Мне казалось, что вы поняли меня. Я любил вашего мальчика. Люблю его и сейчас: не смотря на то, что он меня так покалечил. Я любил его, как родного сына. – Он поднял голову и заговорил таким тоном, каким объяснял урок детям: – Любовь бывает разная, Рия. Тот, кто создал нас и наделил чувствами, не пользовался одной меркой. Иногда он отступал от правил. Мужчинам, в массе своей, предназначалось любить женщину, но некоторых из нас чем-то обделили, хотя мне больше нравится думать, что наша психика получила дополнительные возможности, и мы оказались способны испытывать любовь не только к женщине, но и представителям своего пола. Я уже говорил вам, что не любил другой женщины, кроме своей матери. Но временами мне казалось, что я мог бы полюбить и вас, Рия. Да, да, я говорил это и раньше, так что не смотрите на меня такими глазами. Но я создан по другому образцу. Меня влекло к мужчинам. Влекла изначальная красота, существовавшая до того, как мужское начало победило в них чувственность. Я всегда любил красоту во всех ее проявлениях. – Он помолчал и, грустно качая головой, заключил: – Вы меня не понимаете, нет!

Да, она его не понимала. И мысленно ругала себя за то, что в душе ее зародилась жалость к этому человеку. Почему он не оказался нормальным мужчиной. Он так ей нравился раньше, и даже немного больше, чем нравился. Если бы он пришел к ней в тот вечер, когда она надела черное бархатное платье, может быть, все сложилось бы иначе, и ничего бы страшного не произошло. Возможно, природа исправила бы свою ошибку. Но он сам сказал, что создан иначе.

Внезапно ужасная догадка поразила ее: вот почему он отдал ей платье из черного бархата. Это был не подарок. Им он заплатил ей за Дэйви. Боже! Боже! Подумать только! Мистер Миллер вообразил, что она понимает его, и расплатился с ней любимым платьем своей матери. Возможно, он не причинил бы ему зла, но все равно он собирался так или иначе завладеть им. Сначала он учил бы его, потом держал себя с ним, как отец, и в конце концов ей, не такой уж образованной женщине, не оставалось бы места в жизни сына. Она снова почувствовала приступ гнева и с вызовом ответила:

– Понимаю я или нет, неважно, главное то, что я ухожу.

– Нет, Рия, вы никуда не уйдете! – Его тон сразу изменился. Теперь хозяин говорил не как учитель, терпеливо пытающийся втолковать ученикам трудный урок. Слова его прозвучали решительно и жестко.

– Вы не можете меня оставить.

– Напротив, могу.

Он устроился на постели поудобнее и продолжал все так же сухо:

– Если вы попытаетесь оставить этот дом, я немедленно заявлю в суд, что Дэйви на меня напал. Думаю, мне не надо рассказывать, что произойдет дальше.

О да, она слишком хорошо знала, что могло произойти, но постаралась отогнать черные мысли и в свою очередь запальчиво возразила:

– Если вы так поступите, он скажет, что защищался. А в суде найдутся честные, справедливые, богобоязненные люди, которые не пойдут против правды.

– Очень может быть, что в суде заседают благородные люди. Но чье слово будет иметь больший вес: Дэйви или мое? Кроме того, от кого и от чего он себя защищал? Я обещал купить ему пони, но из-за финансовых затруднений не смог выполнить обещания. Мой поверенный это подтвердит. Мое имя ничем не запятнано. Меня знают как живущего уединенно преподавателя университета, анахорета. Я происхожу из достаточно известной, как вы, Рия, выразились, богобоязненной семьи. Более того, никто не знал о моей слабости в Оксфорде. Я боролся там с ней. – К интонации Персиваля прибавился мрачный оттенок. – Как сказано в Библии, я не вводил себя во искушение, поэтому не считаю себя низким и грязным созданием с черными мыслями, каким вы назвали меня.

Он попытался выпрямиться, но покачнулся и счел за лучшее сесть на постель. Рия смотрела на него, плотно сжав губы и крепко сцепив перед собой руки. Он лег, с тяжелым вздохом откинулся на подушки и продолжал:

– Тол рассказал мне, что ваш сын все время жил у него. Теперь Дэвида наняли хозяева «Холмов». Это неплохое начало для него: ему хотелось к лошадям. Но как долго он задержится на этом месте, зависит целиком от вас.